Дни мародёров

Они разом сорвались со своих мест, но у двери Джеймс притормозил.

Его внезапно осенило.

— Простите, профессор, — он медленно вернулся к столу. — Вы сказали, он был в Мунго две недели?

— Да, Поттер.

— А битва в горах произошла... в Сочельник?

— Всё верно.

— Значит прошло уже три недели?

— Да, — Макгонагалл явно не понимала, чего он от неё хочет. — Я разрешила Люпину повидаться с отцом и последнюю неделю он провел в Уилтшире, — Макгонагалл положила перед собой стопку проверенных заданий. — Разве он не писал вам из больницы?..

Дверь спальни предательски скрипнула, отворяясь.

Джеймс коротко взглянул на Сириуса и вошел первым.

Комнату заливало солнце.

Ремус стоял к ним спиной и разбирал лежащий на постели рюкзак.

Когда дверь скрипнула, плечи Лунатика вздрогнули и он порывисто оглянулся.

Мародеры замерли.

Спустя три недели неведения и страха, они наконец посмотрели Ремусу в глаза...

И целый миг были уверены, что Лунатик сейчас бросится на них, столько звериного промелькнуло в его лице, когда он оглянулся.

Они замерли, потрясенно вглядываясь в парня, который стоял в их общей комнате. С одной стороны — это был Лунатик. Его лицо, его руки-ноги и всё такое. Но с другой стороны...

За те три недели, что они не виделись, с ним приключилась какая-то очень нездоровая хрень.

Во-первых, он сильно вытянулся. На добрых три дюйма, а может и больше. Он стал крепче и перестал напоминать вешалку в джемпере. Джеймс не знал, что там с ним делали в Мунго и не был уверен, что хочет знать, но под глазами у Люпина появились жутковатые серые мешки, как у вампира в глубокой жажде. И сам взгляд его стал другим. Из этого взгляда как будто высосали всё теплое и человеческое.

Он стал попросту волчьим.

И держался Люпин так враждебно, словно не домой вернулся, а в логово врага — смотрел на них, как на охотников с заряженными ружьями.

Сириус захлопнул дверь.

Все слова, которые Джеймс хотел сказать: «Как ты мог?!», «Почему ты молчал?!», «Что с тобой стряслось?!» застряли в горле. Так они и стояли в гудящей тишине, глядя друг другу в глаза.

— Почему? — выдавил наконец Джеймс. Объяснять, что он имеет в виду, смысла не было. Ремус всё прекрасно понимал. И ни капли не жалел, это было видно по глазам. — Почему, Ремус?

Люпин молчал довольно долго. А затем вдруг склонил голову набок, совсем уже по-собачьи и взглянул на Джеймса, как на нечто крайне забавное.

И усмехнулся, как будто поражался его глупости.

— А зачем? — вкрадчиво прошептал он.

Джеймс почувствовал, как у него дернулось лицо и как глубоко стрельнул в ладони старый детский шрам.

А потом просто размахнулся и врезал Лунатику по роже.

====== Грязнокровка и Волк ======

Ремус несколько раз плеснул в лицо ледяной водой, с силой вытер тыльной стороной ладони влагу с носа и глаз и уперся руками в края раковины, уставившись на свое отражение. Вода капала с его волос.

«Уроды... ненавижу!», — рассеяно думал он, глядя на розовые, яркие отметины, оставшиеся после того, как из него вытащили наконечники стрел.

Ему снова приснилось, что он в Мунго. Снова казалось, что он привязан к койке. Снова виделись эти фигуры в лимонных халатах.

Он проснулся в холодном поту, содрогаясь от ужаса.

А затем страх сменился тупой ненавистью. Эта ненависть была хуже внезапной вспышки злости. Эта напоминала зубную боль.

Ремус выпрямился и, надменно глядя своему отражению в глаза, потрогал шрамы. Два в плечах — целитель сказал, что ему перебили сухожилия так, чтобы он не мог двигать лапами. Ещё один — в животе. И последний — в бедре.

Как будто его специально хотели лишить возможности двигаться.

Те, что были на плечах все ещё побаливали.

Но это ерунда. А вот недавно разбитая губа саднила и эта боль подогревала дремлющий в груди котел злости.

«Понимаете, молодой человек... это как раздвоение личности. Так как вы долгое время жили в человеческом обществе, волчье сознание было подавлено. Под влиянием вожака оно выплеснулось наружу и теперь нужно время, чтобы вы вернулись в норму. То есть, чтобы оно снова скрылось. Вы меня понимаете?»

Отражение Ремуса задергало носом и верхней губой, обнажая зубы.

Он взлохматил волосы обеими руками и сбил густую прядь так, чтобы она падала на глаза. Движения его руки напоминали взмахи лапы. Разворошил её пальцами и ещё яростнее уставился в зеркало.

Люди.

В это слово вливалось всё презрение, на которое Ремус был способен.

Что они могут знать о норме?

У них разные нормы. В их нормальном мире Ремус Люпин болен.

Как же долго они лгали ему.

Друзья.

Только теперь он понял. Всё понял, всё до конца. Между человеком и волком не бывает дружбы.

Человек либо ненавидит волка, либо относится к нему как к питомцу, пускай и любимому. Опасение, подозрительность — это будет всегда. От этого никуда не деться. Он был идиотом, раз не понимал этого раньше. А они... они ему лгали. Это единственное объяснение. Они все трое, все, вся эта школа, им не понять, что он чувствует. Тем более — что он чувствует теперь.

Он — не больной доходяга Люпин. Он молодой и сильный волк.

Как же он скучал по колонии. Там он мог бы жить в свое удовольствие, он бы охотился, учился сражаться, он бы построил себе дом, создал семью. Каждое полнолуние он со своей стаей охотился бы на зверей, каждый месяц веселился бы в Янтарной ночи. У него появились бы дети, которым не пришлось бы скрываться, или стыдиться. А его женщина...

Яростный желтоватый отблеск в его глазах потух и из зеркала на Ремуса взглянул растерянный подросток.

Память вспышками поразила его мозг: вздох, волосы, запах, мех, огонь.

Ладони с силой сжали холодные и мокрые края раковины, вспомнив, как сжимали горячее, живое, мягкое...

«Не знаю, где она, сынок», — раздался вслед за этим грубый голос дяди Аластора. «Троих охотников так и не досчитались. Вероятно, они ушли в горы за Сивым. Или их добила стая. Мы ничего не знаем»

«Я не убивал её», — твердо сказал себе Ремус. «Если бы я её убил, её бы нашли, ведь лес прочесывали. Я не кусал её, она бы не ушла далеко с укусом. Она жива. Она вернется. Она вернется!»