Дни мародёров

— Это ваш дом, сэр, — усмехнулся Джеймс и подвинулся, уступая место на ступеньках.

Мистер Эванс сел, закурил и протянул пачку Джеймсу, вопросительно подняв бровь. Джеймс не стал строить из себя целку и взял сигарету.

Какое-то время они курили в тишине. И, как ни странно, Джеймс не чувствовал никакого дискомфорта, или неловкости. Удивительно, но с мистером Эвансом было очень легко. Почти, как… хотя, не так, конечно. Но, впервые с тех пор, как Джеймс покинул Ипсвич, вдруг снова ощутил тепло и покой, какой ему дарили только родные стены. И впервые с тех пор его вдруг накрыла глухая, отчаянная, как вой соседской собаки тоска по дому, которого больше нет.

— Знаешь, когда я был ребенком, родители отправили меня жить к тетке, — вдруг сказал мистер Эванс, так же, как и Джеймс, глядя на дом. — В стране шла война, наш город был мишенью, и оставаться там было опасно. Все родители старались отправить своих детей в безопасное место. Мне тогда было одиннадцать. Представь себе, сколько лет прошло с тех пор, а я все равно иногда просыпаюсь среди ночи, потому что мне слышится вой сирены, или гул самолетов, — он вдруг полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда флягу. Джеймс настороженно проследил за тем, как мистер Эванс откручивает крышку.

— Выпьешь со мной? — спросил он. — Тебе ведь уже считай восемнадцать, ты совершеннолетний и полисмены нас не осудят.

— Сомневаюсь, что осудят. По меркам волшебного мира я уже давно совершеннолетний, иначе наши полисмены точно осудили бы меня за такое, — усмехнулся Джеймс, доставая палочку, и через секунду у него в руках образовалось два жестяных стаканчика.

— Обожаю вашу магию, — покачал головой мистер Эванс. — Чертовски полезная штука.

Они выпили.

— Ох. Ирландский брэнди, — крякнул мистер Эванс, осушив первую порцию. — Мой отец пил такой. В общем, я вернулся в свой родной город, как только был провозглашен мир. Буквально в тот же день. Собрал вещи и приехал домой, но мне понадобился целый день, чтобы найти свою старую улицу. От города почти ничего не осталось, — мистер Эванс глубоко вздохнул, а потом бросил на Джеймса проницательный взгляд. — Свой дом я так и не нашел.

Джеймс тяжело сглотнул и затянулся так, что закололо язык и горло.

— Вернее, я нашел то, что от него осталось. Куча обгорелых досок. Моих родителей на тот момент уже давно не было в живых. В тот же день я сел в первый попавшийся поезд и просто… уехал. Поезд привез меня в Коукворт. Там была такая же разруха, как и везде, а еще — крупный военный госпиталь и нехватка рук. Спустя несколько лет туда приехала Джейн — работать медсестрой, — мистер Эванс посмотрел на Джеймса. — Лили сказала, и с твоим домом случилось нечто подобное.

Джеймс дернул бровями, глубоко затягиваясь.

— Моему повезло больше. Уцелела большая часть гостиной и… кажется даже немного от лестницы.

— Я говорил все это к тому, что… когда это приключилось со мной, я был младше тебя и совершенно одинок, — сказал мистер Эванс, наливая им новую порцию. — У меня не было никого, к кому я мог бы обратиться за помощью. У тебя же есть друзья, — тут его тяжелая рука вдруг хлопнула Джеймса по плечу. — И дом. После того, что произошло, после того, что ты сделал для нас — это твой дом. И ты можешь прийти сюда, когда захочешь. Тебе здесь всегда будут рады, — тут он колко усмехнулся. — Даже если моя вертихвостка тебя бросит.

Джеймс бросил на отца Лили несколько пьяный, но все-таки негодующий взгляд.

— Но я надеюсь, этого никогда не случится. Ты славный парень, Джеймс. И не торгуешь чертовыми граблями в строительном магазине, — ни к селу, ни к городу ввернул он, стукнул своим стаканом по его стакану, и они снова выпили.

Снова повисла тишина. Джеймс, погруженный в уютное облако крепкого имбирного брэнди, миролюбиво курил, мистер Эванс пьяновато смотрел перед собой и едва— едва заметно покачивался.

— В десять лет Лили заболела ветрянкой, — вдруг сказал он, и Джеймс повернулся к нему.
– заканчивался июнь, стояла прекрасная погода. Солнце, река, все такое. Все местные дети бегали купаться чуть ли не каждый день. А Лили лежала дома, вся… — он кашлянул. Джеймс представил себе мелкую Эванс, всю в прыщах. Хотя, в его представлении прыщи почему-то выглядели, как конопушки. — Ей так хотелось гулять, что она часами стояла на кровати на коленках и смотрела в окно. Мне было так ужасно жалко её, так хотелось её хоть чем-то порадовать, что я стал каждый день приносить ей разные растения. Каждый раз, когда ехал с работы, заглядывал в цветочный магазин. За две недели у неё в комнате образовался еще один сад. А потом я насобирал травы и цветов в большую банку, поставил её у кровати Лили, и каждый вечер мы с ней придумывали какую-нибудь новую историю о живущих в этой банке эльфах.

— Эльфах? — Джеймс поднял брови.

— Эльфах, — серьезно подтвердил мистер Эванс и слегка икнул. — Лили тогда еще не умела… в общем, тогда это были просто сказки. Но она их очень любила. До сих пор помню, как звали её любимых эльфов… — он нахмурился. — Одного звали Корица… другого — Шалфей. Мы придумали про них столько историй, что в какой-то момент я уже и сам чуть было не поверил, что в этой банке живут какие-то эльфы! — он с усмешкой покачал головой, наливая им еще брэнди. — Можешь себе представить, как в них верила Лили. Господи, да, о чем я, трава в этой банке не вяла несколько месяцев, вот как она в них верила! Наверное, в ней уже тогда начала просыпаться… волшебница. В общем, они были для неё как рыбки, которые вечно прячутся в игрушечном замке на дне аквариума. Лили очень их любила. Пока однажды Петунья не решила разбить банку, чтобы убедиться, что там в действительности никого нет.

Джеймс удивленно икнул и сдвинул брови.

— Лили плакала целый день. Обвиняла Петунью, хотя ей и самой было стыдно. Сказала: «Вот ты разбила банку, и узнала правду, но разве это сделало тебя счастливее? Почему ты не можешь просто верить во что-то и быть счастливой?». Я надолго запомнил эти слова, потому что всего через месяц после этого Лили совершила свое первое… волшебство. Мы были в парке, и она каталась на качелях. В какой-то момент она раскачалась и взлетела так высоко, что сорвалась с сидения. Я испугался до черта, побежал к ней, хотя и понимал, что не успею, а она… она описала в воздухе дугу и приземлилась на ноги, как ни в чем ни бывало. Перепугалась жутко. А потом знаешь, что? Сказала: «Хочу еще!».

Джеймс, который в этот момент поднес ко рту стаканчик, чуть не облился. Мерлин всемогущий, ну какое счастье, что мистер Эванс не владеет легилименцией! Ему бы не понравилось, если бы он узнал, в каком контексте и как часто Джеймс слышал от его дочки эти же слова.

— Лили просто загорелась идеей поехать учиться в волшебную школу, о которой ей постоянно твердил этот соседский заморыш. Просто бредила этим замком. Говорила о нем, не умолкая, о замке, о волшебных предметах, о единорогах в волшебном лесу, о… да что я, ты лучше меня знаешь, что у вас там и как. Первого сентября на платформе она просто светилась, а когда приехала домой на рождественские каникулы… — мистер Эванс нахмурился. — У неё было такое выражение лица… Я только раз в жизни видел такое выражение. В детстве, когда жил в эвакуации. С нами по соседству жил мальчик по имени Эрик Розенфельд. Соседские мальчишки называли его «жиденком» и бросались в него яблоками. Просто так, для смеха. Я запомнил его глаза на много лет. И тут, вдруг, я увидел их выражение на лице моей Лили.

У Джеймса внутри что-то нехорошо заворочалось. Он с трудом мог вспомнить, что происходило на первых курсах, а сейчас, после этих слов, в его памяти вдруг отчетливо раздалось эхо слизеринских голосов, издевательских хохочущих и кричащих «Грязнокровки, смотри, грязнокровки! У-у-у!».

У него в ушах застучала кровь. Он на секунду зажмурился и сглотнул, а потом попытался объяснить:

— Мистер Эванс, не все волшебники такие, как…

Мистер Эванс поднял ладонь и Джеймс осекся.

— Я знаю, что «не все волшебники такие», — сказал он. — В таких случаях всегда есть такие и не такие, верно? Важно другое. Я видел, как моя одиннадцатилетняя дочь плачет чуть ли не каждый день, хотя — с чего бы ей плакать? Ведь сбылась её мечта! И когда я не выдержал и спросил, что случилось, она сказала: «Я заглянула в банку!».