Дни, месяцы, годы

– Я все видел, Четвертый дурачок полез к Третьей и порвал застежки у нее на кофте.

Четвертая тетушка перевела взгляд с мужа на Четвертого дурачка:

– Сынок, поди сюда, мама тебе кое-что скажет.

Тот нерешительно подошел. Четвертая тетушка замахнулась и отвесила сыну оплеуху.

Дурачок схватился за щеку и в крик.

– Ты разве не знаешь, что Третья – твоя родная сестра?! – проорала Четвертая тетушка.

Дурачок нырнул в кукурузное поле и, как побитая собака, спрятался в густых зарослях. Сел на кукурузные стебли, уставился в небо и заплакал, и весь склон наполнился его сизым безумным ревом.

Четвертая тетушка решила, что все позади, буря стихла, и снова взялась за урожай. Она вывалила початки из корзины и сказала мужу:

– Иди туда, откуда пришел, у меня работы – конца-краю не видно. И больше не ходи к нам на каждый чих.

Затем обернулась и увидела, что Третья дочь стоит на том же месте и смотрит так жалобно, будто у нее живот подвело от голода.

– Проучила я твоего брата, чего тебе еще? – сказала Четвертая тетушка.

– Мам, я хочу замуж, хочу, как старшие сестры, спать с мужем в обнимку.

Четвертая тетушка застыла как громом пораженная.

И муж ее застыл как громом пораженный.

Четвертая тетушка стояла рядом с кучей початков и разглядывала свою слабоумную дочь: та была на целую голову выше и вполовину шире матери, грудь ее вздымалась горой, и Четвертая тетушка вдруг поняла, что Третьей дочери сравнялось уже двадцать восемь лет. Двадцать восемь лет – при мысли об этом Четвертая тетушка едва не подскочила от испуга. Сама она к двадцати восьми годам успела родить четверых детей. И как раз когда Четвертой тетушке стукнуло двадцать восемь, а Четвертому дурачку едва сравнялось полтора года, ее муж ушел, оставив мир живых ради мира мертвых. В тот день они принесли Четвертого дурачка в поселковую больницу, и тамошний врач погасил последний свет их надежды.

В семнадцать лет Четвертая тетушка, напевая куплеты из оперы, вышла замуж в деревню Юцзяцунь, в восемнадцать родила первую дочь и с тех пор раз в полтора года производила на свет по дочери. После первых родов Четвертая тетушка месяц не вставала с постели [15] , наслаждалась заботой мужа и мурлыкала песенки. Но она и представить не могла, что все три дочери у нее окажутся слабоумными. После полугода взгляд у них начинал мутиться, зрачки закатывались. Заговорили сестры только к четырем годам, в шесть лет еще подбирали с земли навоз, а подростками продолжали ходить под себя. Родив трех слабоумных подряд, Четвертая тетушка испугалась, что им с мужем нельзя иметь детей, и больше уж не пела. Но спустя несколько лет супруги решили еще раз испытать судьбу, взялись за дело, и на этот раз родился мальчик. В полгода он уже лопотал, к девяти месяцам выучился бегать. Четвертая тетушка радовалась, что наконец-то родила умного малыша, нянчила его и мурлыкала песенки. Но в полтора года ребенок промок под дождем, поднялась температура, сначала думали – обычная простуда, но он прометался в жару всю ночь, а на другой день родители смотрят: рот у сына кривится, глаза косят, говорить разучился, чашку с рисом не держит. Только хихикает как дурачок да смотрит куда-то пустыми глазами.

15

В Китае после родов принято месяц соблюдать постельный режим.

Вся деревня застыла от ужаса. Четвертая тетушка и Ю Шитоу с ног до головы поросли мертвенно-белым, кромешно-черным страхом, страх затянул и дом семьи Ю, и двор со всеми постройками.

Деревенские советовали: несите малыша в поселковую больницу, да поскорее.

И они понесли.

– Сколько детей в семье? – спросил врач.

– Четверо, – ответила Четвертая тетушка.

– Старшие здоровы?

– Сестрам его ума… немного недостает.

Врач целую вечность разглядывал Четвертую тетушку, а потом наконец спросил:

– У вас в роду случались такие болезни?

– Нет, мои отец и мать были здоровы, – ответила Четвертая тетушка.

– А дед с бабкой?

– Тоже.

– А прадед с прабабкой?

– Я их не застала, но отец говорил, что прадед в восемьдесят два года исполнял в деревне «танец льва», а прабабка в семьдесят девять распевала оперные арии.

Тогда врач перевел взгляд на Ю Шитоу:

– А у вас в роду?

Ю Шитоу молчал, как покойник.

Четвертая тетушка хлопнула его по плечу:

– Тебя спрашивают.

И Ю Шитоу промямлил:

– Мой отец болел падучей. Когда мне было три года, он ушел распахивать землю на гребне, свалился в овраг и умер.

Взгляд Четвертой тетушки застыл.

– Идите домой, – вздохнул врач, – эту болезнь не вылечил бы сам Хуа То [16] , она передается через поколение, от дедов к внукам. Родите вы четверых детей, четверо будут слабоумными, родите восьмерых, восемь будут слабоумными, родите сотню, слабоумных будет два раза по пятьдесят. Идите и хорошенько подумайте, как будете жить до конца дней с четырьмя дурачками.

16

Хуа То – прославленный китайский врач, живший в последние годы империи Хань.

Они ничего не сказали и ушли. Пошли домой, в деревню Юцзяцунь, что спряталась в глубине гор Балоу. Четвертая тетушка шла впереди, Ю Шитоу шагал следом, нес на закорках сына. Как вышли на тропу, Четвертая тетушка еще перекинулась с мужем парой слов, но потом солнце покатилось к западу, и под его обжигающими лучами супруги примолкли. Устали. Даже ребенок спал, пуская слюну на отцово плечо. Когда дошли до реки Шисаньли в тринадцати ли от деревни, Ю Шитоу остановился, посмотрел на воду и перевел взгляд на дурачка. А дурачок спал, скалясь не то в улыбке, не то в плаче, потом вдруг задрожал всем телом и закатил глаза. Ю Шитоу перепугался, но странное выражение быстро сошло с лица ребенка, он похныкал, похихикал и снова уснул.

Ю Шитоу стоял на берегу реки и пристально вглядывался в лицо своего слабоумного сына.

Жена ушла далеко вперед, а теперь обернулась и крикнула:

– Ну же, идем! А то от жары и помереть недолго.

– Отнеси ребенка к дереву, – велел Ю Шитоу. – Отдохни в теньке, а я напьюсь и мигом вас догоню.

Четвертая тетушка взяла ребенка и ушла ждать мужа под мелией.

Ждала долго, уже стемнело, а его все не видно. Пошла искать, идет по берегу, кричит: «Отец, отец, куда ты подевался? Помер никак? Куда ты подевался, отец?» Прошла несколько сотен шагов и увидела в заводи Ю Шитоу, отца своих слабоумных детей. Он утопился, и его тело плавало в заводи, точно ствол трухлявого дерева. Четвертая тетушка бросилась к воде, вытащила мужа на берег, поднесла палец к его носу, чтобы проверить дыхание, на секунду застыла и галопом помчалась с кошмарной вестью в деревню.

Муж умер. Умер, испугавшись будущего.

Муж умер, и свет померк, будто свечу задули. В страду некому стало нести лопату и держать серп, в перерывах между работами не с кем стало поговорить и позабавиться. Зимой от мороза треснул глиняный чан, и Четвертой тетушке пришлось самой скреплять его проволокой.

Как-то летом она отвела четырех своих дурачков к дереву у края поля, привязала там, словно собак, наловила им воробьев и кузнечиков, разложила перед ними камушки и черепки, а сама пошла в поле жать пшеницу. Жала с рассвета и до полудня, а когда вернулась к дереву передохнуть, увидела, что дети уложили кузнечиков с воробьями на черепки и долбят по ним камнями – только хруст стоит, кругом все забрызгано кровью и птичьим мозгом, а головы кузнечиков размазаны по черепкам, будто чесночная паста. Дети набили рты добычей: кто лапку воробьиную жует, кто крылышко, кто брюшко, а кто голову – рты и щеки перемазаны алым, а кругом все пропахло свежей иссиня-красной воробьиной кровью.

Четвертая тетушка смотрела на детей, оцепенев от ужаса, и вдруг как завоет, как зарыдает. Она встала лицом к склону, где был похоронен ее муж, и крикнула сквозь слезы:

– Ю Шитоу, чтоб тебя разрубили на тысячу кусочков, прохлаждаешься на том свете, а меня с детьми бросил мучиться!

Бранится:

– Какой из тебя мужик, сучий ты сын, и меня погубил, и детей!

Бранится:

– Думаешь, помер и ни забот, ни хлопот? Помер и лежи себе, отдыхай? Вот что я скажу, сучий ты сын: пока дети не заживут каждый своим домом, ты у меня о покое даже не мечтай.