Дни, месяцы, годы

– Вот и руби, на мне висят четверо слабоумных, я давно о смерти мечтаю. Руби, тебе и жизнью за это расплачиваться не придется, вырасти моих детей, вот и вся расплата.

Голос Четвертой тетушки звучал спокойно и легко, она без страха глядела на занесенную лопату. На лице ее лежал прохладный отблеск металла.

– Руби, – говорит Четвертая тетушка. – Руби, если не боишься растить моих детишек.

Мужчина перевел взгляд на циновку, увидел, что четверо дурачков проснулись, трут глаза, смотрят то на него, то на Четвертую тетушку и что-то лопочут. Он опустил лопату, пнул Четвертую тетушку в грудь и сказал:

– Чтоб тебя, сама напросилась, возьму тебя силой.

Она отряхнула грудь:

– Тогда я повешусь у тебя на воротах, и вместо расплаты ты будешь поднимать на ноги моих детей, пока каждый не заживет своим домом.

И мужчина, ругаясь, пошел восвояси.

Под звуки его шагов, под взгляды, которыми обменялись Четвертая тетушка и Ю Шитоу, с щебетом птиц занимался рассвет.

Так Четвертая тетушка вскопала свое поле, засеяла его, удобрила, выполола сорняки, собрала урожай, а потом все повторилось сначала. Времена года, сменяясь, как дни и ночи, подгоняли ее, и дети незаметно подросли, и волосы Четвертой тетушки поседели, и сама она понемногу состарилась.

Глава 2

И вот, в самый разгар сбора урожая Третья дочь захотела обзавестись семьей, захотела выйти замуж, поняла разницу между мужчиной и женщиной. Для Четвертой тетушки новость эта была как гром среди ясного неба. К пятидесяти годам она успела выдать замуж двух старших дочерей, теперь они жили отдельно, каждая своим домом, и пусть судьба обделила их счастьем, как обделила Четвертую тетушку, но это все-таки была жизнь. Старшие дочери хоть и дурочки, но в промежутках между припадками могли работать, умели пришить пуговицу и даже сосчитать до десяти. Знали, что, если идешь в лавку за солью, сдачу надо принести домой. Что надо опускать голову, когда на тебя смотрит мужчина. Только во время припадков они валились без чувств на землю, корчились в судорогах и пускали пену изо рта. А Третья дочь была не такой. Она без всяких припадков не умела досчитать до семи и, когда ходила в лавку за маслом и солью, возвращалась без сдачи, а во время месячных не могла обойтись без матери. Четвертая тетушка думала, что дочь никогда не узнает о разнице между мужчиной и женщиной, а тут Третья заговорила, что хочет замуж, хочет, как старшие сестры, иметь мужа. Четвертая тетушка стояла посреди кукурузного поля, глядя на радостный румянец на щеках Третьей дочери, и видела, как между кукурузными стеблями кружат золотые искры солнечного света. Небо стояло высоко, и облака проплывали редко. С той стороны оврага доносился скрежет сбора кукурузы, несмолкаемый шум пылинок, оседающих на сухие кукурузные листья. Тишина снова подняла Ю Шитоу из могилы, Четвертая тетушка обернулась к мужу и попросила:

– Третья дочь, повтори, что ты сейчас сказала?

Та отвечала, вздернув подбородок:

– Я хочу замуж, хочу спать с мужем в обнимку, как старшие сестры.

Четвертая тетушка спросила, подумав:

– А какого ты хочешь мужа?

– Здорового, не хромого и не косого, хорошего мужа, чтобы не заставлял меня выходить в поле и рвать кукурузу.

– Дочка, посмотри на себя, на кого ты похожа? – сказал Ю Шитоу.

– На кого похожа? – возразила Четвертая тетушка. – Какая ни на есть, она уродилась в твою семью.

– Где же ей искать здорового?

Четвертая тетушка сплюнула на землю и пробурчала:

– Хоть из-под земли достанем, а найдем. А не найдем, так будем искать здорового наполовину. Обойди все деревни на хребте и найди нам жениха. Такого, чтоб подошел младшей дочери.

Третья пытливо оглядела мать и говорит:

– Мам, ты тоже с ума сошла, у тебя тоже падучая, ты с кем разговариваешь, тут же никого нет?

– Третья, иди собирай кукурузу, – ответила Четвертая тетушка. – А если брат еще раз схватит тебя за кофту, дай ему затрещину. Когда соберем кукурузу и посадим пшеницу, мама найдет тебе хорошего мужа, лучше, чем у сестер, и ты заживешь своим домом.

Третья дочь вытаращила глаза, губы ее задрожали, а румянец на щеках расцвел, точно персик по весне.

Она вприпрыжку ускакала вглубь поля. И скоро гребень затопило желтым хрустом уборки урожая, он катился во все стороны, точно вышедшая из берегов река. Густой аромат жатвы мешался с темным зловонием от втоптанных в землю кукурузных стеблей и расстилался по хребту, словно дым, затапливал поля безбрежным океаном.

Урожай кое-как убрали, и хребет стал похож на блестящую лысину. Стебли кукурузы срезали и разложили сушиться на кромках полей, чтобы топить ими печь в холода. Голые поля на хребте не стояли долго без дела – охаживая кнутами волов, люди вышли распахивать землю и сеять пшеницу. Кому не досталось ни плуга, ни вола, копали землю лопатой. Четвертая тетушка взяла детей и тоже пошла копать свой надел, в первый же день спустилась по нужде в овраг, возвращается, а Третья дочь уже расстегнула кофту, Четвертый дурачок сосет ее грудь, а она хихикает.

Четвертая тетушка так и застыла на месте. Со свадьбой медлить было никак нельзя, она подхватила лопату, отвела детей домой и заперла сына в сарае. Жила Четвертая тетушка на краю деревни, дворик был небольшой, весь завешанный кукурузой, залитый светом и благоуханием собранного урожая. В главном доме было три комнаты, по бокам от него – две сараюшки. В восточной и западной комнатах спали Четвертая тетушка и Третья дочь. Одна сараюшка была вместо кухни, а в другой жил Четвертый дурачок. На окне там стояла деревянная решетка, и раньше, когда у одного из детей случался припадок, когда он начинал буянить, Четвертая тетушка запирала его в этой сараюшке, как в тюремной камере. Дверь была из ясеня и хурмы, толщиной в целых два цуня, а снаружи закрывалась на замок – как ни бейся, ни за что не разобьешь. И вот, Четвертая тетушка посадила дурачка в сараюшку. Словно несправедливо осужденный, он вцепился в решетку и закричал:

– Мама! Мама! У меня не припадок, я больше не буду трогать Третью сестру за соски, отпусти!

Четвертая тетушка словно и не слышала, переоделась в чистый темно-синий костюм, подошла к окну, провела по волосам гребешком из персикового дерева, положила на стол несколько холодных лепешек, налила полчашки лапши и поставила на край очага. Отвела Третью дочь на кухню и сказала:

– Мама пошла искать тебе мужа, в полдень подогрей лапшу, съешь две лепешки, а две лепешки отдай брату. Суп нальешь в маленькую чашку и просунешь Четвертому дурачку в окно. Справишься? – спросила Четвертая тетушка.

– Справлюсь, – ответила Третья дочь. – Мам, найди мне хороший дом и здорового мужа.

Четвертая тетушка ничего не ответила, набрала во дворе полчашки мелких камушков и просунула в окно Четвертому дурачку:

– Сынок, ты пока посчитай камушки. Сочтешь верно – мама отопрет замок и выпустит тебя, а нет – сиди тихонько и жди.

Четвертая тетушка вышла за ворота и встретила на улице женщину с ребенком у груди. Та спрашивает:

– Четвертая тетушка, куда ты собралась, сейчас ведь самая страда?

– Родственник заболел, иду проведать.

– И озимые сеять не будешь? Потом не успеешь.

– Болезнь опасная, тут не до озимых, придется идти.

Четвертая тетушка не сказала, что пошла искать мужа для дочери – молва о четырех дурачках гуляла по всему хребту Балоу, и в окрестных селах деревню Юцзяцунь называли не иначе как деревней Четырех Дурачков. Деревенские и на соседей сердились за эдакую непочтительность, и на Четвертую тетушку, что опозорила их на всю округу. Несколько лет назад, когда она искала в соседних деревнях мужей для Старшей и Второй, деревенские рассказали тамошним жителям про слабоумие сестер, и Четвертой тетушке долго не удавалось сбыть их с рук. Осерчав, она вышла на восточную сторону деревни и закричала во все горло:

– Эй, деревня Юцзяцунь, старые да малые, слушайте сюда! Пусть будут прокляты ваши предки до восьмого колена, а могилы их пусть будут разрыты! Не даете найти хорошие семьи для моих старших дочерей, болтаете, что я нарожала выводок слабоумных! Неужто мой выводок слабоумных к вам под одеяла лезет да распутничать мешает? Неужто не дает вашим старикам искать дорогу к Янь-вану? [17] Эй, деревня Юцзяцунь, слышишь? Отныне если кто скажет сватам хоть одно дурное слово про моих детей, пусть у того рот покроется язвами, десны загноятся, в глотке засядет смертельная болезнь, пусть после смерти могилу его разграбят, а как разграбят могилу, пусть прибегут собаки и растащат все кости из семейного склепа, растащат и унесут в безлюдные горы!

17

Янь-ван – в китайской народной мифологии правитель загробного мира.