Дни, месяцы, годы

Говорит:

– Мерзавец Ю, а ну выходи. Куда спрятался?

Говорит:

– Выходи и вставай передо мной на колени, мерзавец Ю! Встань на колени и посмотри на своих детей. И посмотри, много ли пшеницы я могу сжать одна.

Четвертая тетушка бранилась и кричала, все тише и тише, пока совсем не охрипла, пока сизое от гнева лицо не сделалось мертвенно-бледным. Мало-помалу ее крики стихли, и Четвертая тетушка застыла на месте, не сводя глаз с пустоши у края пшеничного поля. Пустошь растянулась между полем и горной дорогой, будто соломенная циновка, сплошь в желтых камнях и сорной траве. Трава пробивалась между камнями, укрывая их в своих зарослях. И Ю Шитоу, муж Четвертой тетушки, стоял на коленях посреди этой пустоши, и трава под ним была примята. Его силуэт под палящим солнцем был не толще крылышка цикады, словно белесая тень, он качался над синей травой и желтыми камнями. Сельчане, собиравшие вдалеке урожай, успели сходить домой пообедать, наточить серпы и снова разбрестись по своим полям. Кто-то уже раскладывал срезанную пшеницу на земле для просушки. Муж Четвертой тетушки все стоял на коленях, сначала он еще поднял глаза, взглянул на жену, но потом склонил голову к самой земле.

Говорит:

– В этой жизни я перед тобой в самом большом долгу.

Говорит:

– Бросил тебя здесь, обрек на бесконечные страдания, на бесконечную муку.

Говорит:

– Как бы ни было трудно, ты должна поднять детей, вот заживут они каждый своим домом, тогда и у тебя настанут счастливые времена.

Когда он заговорил о детях, Четвертая тетушка обернулась к своим дурачкам, а они так и сидели под деревом, жевали воробьев с кузнечиками. Мало-помалу ее лицо, белое, как у раненой рыбы, вновь налилось сизой яростью, Четвертая тетушка подхватила с земли серп, бросилась на своего мужа и стала колотить его серповищем, словно безумная. По голове, по лицу, по рукам, да так звонко, что по всему склону гуляло светло-голубое эхо. Погуляло эхо по одному склону и перекинулось на соседний. Серп Четвертой тетушки рассекал солнечные лучи на мелкие клочки, а длинные ленты прохладного ветра выходили из-под лезвия горячими обрубками.

На другой год Четвертая тетушка сжала всю пшеницу, но под зиму ничего посадить не успела. У соседей уже ростки проклюнулись, а ее поле так и стояло незасеянным. Люди днем и ночью без отдыха пахали на волах, а Четвертая тетушка взяла лопату и пошла перекапывать жнивье при свете луны. Расстелила циновку на краю поля, уложила детей спать, сама сняла рубашку и стала перекапывать поле из конца в конец. Вскопанная земля пахла свежей сырой глиной. Темно-красной глиной. Густая стерня серебрилась в лунном свете, источая душный белый аромат. Два запаха, красный и белый, клубились в ночи, словно дым или туман, и уплывали по реке из лунного света, смешавшись со скрипом лопаты и дыханием спящих детей. Четвертая тетушка устала от работы, села отдохнуть на прохладную вскопанную землю, видит – с хребта спускается мужчина из соседней деревни. Подошел, воткнул лопату на краю поля и уставился на голую по пояс Четвертую тетушку:

– Что, еще копаешь?

Четвертая тетушка поспешила к краю поля за рубашкой.

Мужчина рассмеялся:

– Да брось, чего я там не видел?

Тогда она вернулась на прежнее место и села лицом к мужчине, выставив грудь.

– Хочешь, помогу вскопать? – предложил мужчина.

– Копай.

– Чем отблагодаришь?

– А что попросишь?

– Я вскопаю поле лучше плуга, разрыхлю землю мельче муки, но ты должна сидеть на краю поля без рубашки, чтобы я мог тобой любоваться.

– Копай, – ответила Четвертая тетушка.

– Как закончу копать, – говорит мужчина, – засею твое поле и ничего не попрошу взамен, но эту ночь на хребте мы проведем вместе.

– Копал бы, чем языком трепать, – ответила Четвертая тетушка.

И он стал копать. Конечно, мужчина копает куда лучше и быстрее женщины. Лезвие лопаты с силой вошло в землю, мужчина перехватил черенок, подался вперед, резко вынул лопату, и над полем поплыл аромат свежей земли, а мужчина вскинул голову посмотреть на раздетую Четвертую тетушку и говорит:

– Ты, поди, и сама не знаешь, какие у тебя груди красивые?

И копает дальше. Потом снова поднял голову и говорит:

– У меня глаз цепкий: твои груди лучшие во всей округе, стоят торчком, хотя четверых детей выкормили.

И копает дальше. Потом снова поднял голову и говорит:

– Холодает, накинь рубашку, но пуговицы не застегивай.

И Четвертая тетушка накинула на плечи рубашку, укрыла детей одеялом, села на прежнее место, чинно выставив груди наружу, чтобы мужчине было хорошо видно. А тот все копал, пятясь к дальнему краю, да поглядывал на торчащие груди Четвертой тетушки. Чтобы было удобнее смотреть, у края поля он не поворачивался спиной, а возвращался в начало и принимался за новый ряд. Поглядывая на Четвертую тетушку, каждый раз говорил ей что-нибудь приятное. А она ничего не отвечала, так и сидела, выставив груди наружу, а руки держала на коленях или по бокам, чтобы мужчина и вблизи, и издалека мог ею полюбоваться. Горная цепь затихла, словно уснувший бык. Муж Четвертой тетушки сидел у нее за спиной.

– Ты разве не знаешь, кто это? – сказал Ю Шитоу. – Кобель из соседней деревни.

Четвертая тетушка будто и не слышала.

– Мать, я и подумать не мог, что ты такая бесстыжая, – сказал Ю Шитоу. – Что тебе плевать на свое доброе имя. Вот дети сейчас проснутся, распахнут пасти и загрызут тебя живьем, не будь они мои дети.

Тут Четвертая тетушка обернулась и посмотрела на мужа при свете луны.

– Тьфу ты! – огрызнулась Четвертая тетушка. – Если так заботишься о моем добром имени, ступай и вскопай мне поле, бери лопату и копай вместе с кобелем.

Ю Шитоу не сказал больше ни слова, только промямлил что-то себе под нос, спрятался у нее за спиной и жалобно захныкал. Но Четвертая тетушка не оборачивалась, не заговаривала с мужем и смотреть на него не смотрела. Сидела неподвижно, будто изваяние, сидела, пока мужчина не перекопал все поле, осталась только узкая полоска, расстелившаяся вдоль кромки оврага, словно серый пояс. К тому времени мужчина тоже устал. И придумал, как отдохнуть.

Говорит:

– Давай вздремнем, а потом я закончу.

– Вот закончишь, тогда и вздремнем, – отвечает Четвертая тетушка.

– И треугольник на краю поля тоже вскопать?

– А как же? Туда тридцать, а то и пятьдесят колосков войдет.

Наконец белая стерня вдоль оврага исчезла, луна к тому времени уже клонилась к закату, звезды поредели, а земля сделалась темно-красной, рыхлой и мягкой, будто ее покрыли толстым ковром из алых цветов. На траве у межи повисла роса. Старшая дочь завозилась во сне, села на корточки в ногах у брата, напрудила целую лужу и легла досыпать. Ноги Четвертого дурачка залило дымящейся мочой, он поджал их, повернулся на другой бок и крикнул:

– Мама, мама, мои ноги варят в котле!

Четвертая тетушка подошла к детям, поправила одеяло:

– Спи, целы твои ноги.

И видит: мужчина с довольным видом идет к ней по вскопанной земле. В кости широкий, ступает пружинисто, и каждый его шаг впечатывается в землю. Четвертая тетушка отсела подальше от детей, сунула руки в рукава и наспех застегнула рубашку.

– Чего застегиваешься? – отбросив лопату, спросил мужчина.

– Ты жениться собираешься? – покосилась на него Четвертая тетушка. – Если нет, даже не лезь ко мне.

Мужчина замер.

– Мы же договаривались: я вскопаю поле, и мы с тобой тут переночуем.

– А еще ты говорил, что поле мне засеешь, и что?

Мужчина рассердился, схватил лопату:

– Я всю ночь горбатился, скоро рассветет, если не переспишь со мной, зарублю насмерть.

Ю Шитоу, побледнев, бухнулся перед ним на колени.

Четвертая тетушка посмотрела на Ю Шитоу, посмотрела на занесенную лопату, перевела взгляд на сине-красное лицо того мужчины, а потом неторопливо подошла и села на корточки прямо под лопатой: