Дни яблок

— Из одного — два! — крикнул я. Гипсовые фрукты укрыли двойника моего с головой. Однако силы его росли, ведь он повторял за мною в точности. Или наоборот… Я увидел: подрагивает гора гипсовых фруктов, а нижние, ближе к нему плоды становятся снегом, затем водой…

— Пусть будет спасение… — сказал я. И ухватил пролетающий мимо молоток. Орудие встрепенулось и потянуло меня дальше — ведь выход… — Я за це не вiдповiм^[153]. Тут и амiнь. — сказал я. И вошёл, вернее, был втянут. Прямо в зеркало, на втором этаже Девичьего дворца, в правом крыле… Вместе со всеми пряниками. Бывшими.

Пришлось задирать высоко ноги, буквально на цыпочках пробежать — ужас, как там холодно, но можно не верить в подобное, тогда не пройдёшь. Выход оказался там же, где и вход, впрочем — и не удивительно. Такое место — в любое время.

… Снова была осень. За окном — высоким, с французской гардиной, кружились жёлтые листья. Я стоял в очень большом помещении, в коридоре, похожем на зал. Зал дворца. Я узнал его — и коридор, и дворец… Сейчас и здесь он выглядел новёхоньким. Люстра под потолком так и сняла.

По коридору, сквозь сияющие полосы неверного фонарного света из окон, ко мне приближалась высокая, худощавая девушка. Темноволосая. В вышитой блузе, пышной юбке… И босиком. За нею шли ещё две барышни при полном параде. Стиль поздних пятидесятых: юбка-колокол, лодочки, бабетты… Ретро сплошь.

— Мммм… аа… — узнал девушку я, начал фразу и осёкся. Здесь, этой осенью, в этом дворце моя мама ещё не была ничьей мамой, но была на балу… Эту историю я помнил…

— Споткнулась на ровном месте, — говорила мама девице рядом. — Чуть не упала. И вот посмотри только… каблук. Говорят, такое к встрече… Но на сцену же не выйдешь — ведь столько движений. Смотреть будут, оценивать. И если бы цыганочку плясать, ну допустим, — а то ведь песня.

— Да ну! Можно и босиком! — радостно сказала рядом идущая барышня в голубой блузе, будущая тётя Алиса.

— И все ноги в занозах, — возразила третья. Вылитая Флора Дмитриевна… только моложе… Без очков и сердитой морщинки на переносице.

— Это легко исправить, — внезапно вмешался я и заступил путь. — Дайте мне, и всё сделаю. Момент.

— А ты сумеешь? — спросила девушка в вышитой блузе, изучая меня пристально.

— Буду стараться, — ответил я. — И всё получится.

— Интересно глянуть будет, — сказала молодая Флора.

— Я так странно вижу его, будто фреской, — вдруг и в сторону сказала обо мне в третьем лице тётя Алиса, совсем юная, с двумя косами. — В застывшем движении, и какая-то сепия… надо бы ухватить такое. Интересный фон… Откуда ты, мальчик? Стрижка твоя странная…

— С шестого этажа, — глубокомысленно заметил я, починяя обувь. — Кую-кую чобiток… — сказал я. Легонько постучал молоточком по каблуку, и туфель сделался целым, даже лучше, чем был. Я починил. Поправил. Видимо, промысел. И место, и время такое. А говорили — дар не подарок.

— Вот, как новые. А это — на счастье, — сказал я и отдал маме обол с едва различимой совой. — Это с тёплого моря, если что. Нашли когда-то… Приносит удачу. Козни развеивает.

— А себе? — спросила Флора. И в голосе ее послышались предостерегающие нотки. — Себе счастье оставил? Или всё раздал?

— Так нечестно, — заметила моя будущая мама.

— А! — вдруг ярко улыбнулась самая младшая тётя Алиса — У меня же есть… — Она порылась в сумочке, больше похожей на гигантский кошелёк, и со словами: «Ну где же оно! Ведь угостили… Боже мой… Ага!» достала оттуда пряник. Очень неплохо сделанный. По форме вылитый ключ…

— Вот, — сказала молоденькая тетя Алиса. — Вот! Бери! Угощайся. Соседка напекла!

— Да, но…

— И никаких но, — сказала сестра средняя, моя мама. — Это в знак благодарности. А стрижка необычная действительно у тебя… Мальчик без мамы, называется.

— Монетку сохраните, — ответил я ей. — Гарантная удача. И не весит ничего.

— Положи под пятку, — фыркнула Флора, в этом времени смешливая. — Сдашь всё, что хочешь.

— Ну, хорошо, — ответила мама. — Так и сделаю… Спасибо вам. юноша, ещё раз.

Я кивнул. Дверь в зал, боковая, маленькая, распахнулась, вылетел оттуда невысокий, кудрявый парень и прокричал:

— Гедиминова есть?

— Гедеонова, — откликнулась мама.

— Всё равно! — провопил парень. — Быстро в зал! Пятиминутная готовность. Есть аккомпанемент?

— Ищем, — ответила мама.

Парень смылся, топоча. А Флоре мама заметила:

— Придётся петь акапельно, с Алиской и гитарой.

— Если гитара, то не акапельно, — возразила тётя Алиса. И взяла аккорд…

— Будешь отбивать ритм, — сказала ей мама. — Вот тебе эти… эти штуки… маскараксы…

— Маракасы!

— Я так и сказала!

— А в чём дело? Не пойму никак? — поинтересовалась Флора. — Введите в курс…

— Скульский погнался за длинным рублём в Пищевик. Сманил с собою Беха и Пинсона, представь. Без музыки осталась, короче говоря, — ответила будущая моя мама.

— Не по-товарищески! — прокомментировала Флора Дмитриевна, ещё вся тоненькая и светленькая.

Тут кудрявый парень начал выкрикивать в микрофон: «Португальская народная песня! „Коимбра — студенческий город“… Поёт Алла Гедеванова, мехмат!»

Три девицы упорхнули на сцену.

Зеркало дрогнуло… И до меня донёсся звон знакомый, колокол бил набатом, пел тревогу и взывал… как и положено колоколам на башнях. Авлет встрепенулся. Заставил флейту петь негромко, ласково. Как будто выкликая.

В дальнем конце коридора, словно ветерок на лугу, возник шёпот, потом восклицания, смех, небольшая сутолока, а потом я услыхал музыку — кто-то на аккордеоне играл «Коимбру», очень даже неплохо, и я увидел, как по коридору идёт аккомпаниатор. Одетый карнавально, студенческий же праздник — под мексиканца, это было модно. Я узнал его… Я видел его и раньше, на фотографиях. Молодой человек с аккордеоном прошёл рядом со мной — мгновение мы отражались в одном зеркале… И да — я узнал его: выше среднего роста, тёмные волосы с еле заметной рыжинкой, длинноносый, смешливый. В этот раз в маске…

Я сделал шаг вперёд, второй… Хотел сказать: «Эй! Постой. Ты не знаешь меня, а я тебя знаю»… Или: «Я в твоём плаще. Уже. Вот…»

Кто-то распахнул дверь в зал… Свет хлынул золотым потоком, бликами и вспышками, у меня заныла спина и потемнело в глазах… Отчётливо прогромыхал колокол, заставив дрожать зеркало позади меня… Я пошёл против чьей-то воли… Видимо, так и не иначе.

В зале музыку встретили радостно — аплодисментами. Я постоял ещё совсем немного… Мама пела на сцене «Коимбру» — как в фильме, наверное, по-испански… А папа мой, молодой совсем папа, играл на аккордеоне. Слышны были и маракасы. Тётушка старалась. Публика смеялась, хлопала, кричала «бис». Искрилась восторгами… Папа заиграл: «Целуй меня крепче»…