Дни яблок

Потвора выронила какую-то чёрную пакость из рук. Поджала хвосты, стиснула огрубелыми пальцами собственное лицо и сказала тоненько: «Божечки, божечки… Михальку, синку, нарештi дождала!»^[132]

— Самое время тикать, — сосредоточенно сказал я Гамелиной.

Сверху на нас так и сыпались ошмётки мотанок. Кот наслаждался.

— А мне вот интересно… — неожиданно громко сказала Аня.

Совсем рядом раздалася стон. Я обернулся и увидел Маражину, опирающуюся на тёмный клинок. Экс-рысь стояла на ногах неуверенно и пускала ртом красные пузыри. Остриё клинка её царапало булыжники, Маражина силилась поднять Тёмный меч, но всякий раз шумно вздыхала, выплёвывая кровь. Рядом со Стражницей валялось несметное количество изрубленных мотанок — некоторые шевелились, даже будучи поверженными, тяжело перебирали ручками одежонки и трепыхались, будто сонные осы.

Маражина покачнулась раз, другой, третий… Тяжело осела на мостовую и упала лицом вниз. Вслед ей пал и меч, вывернув из мостовой доску и кривой камень.

— Как такое может быть? — удивился я.

— Предательский удар, — просипела Стражница, плюясь кровью, — в спину.

— Так будет с каждым! С каждым, кто обидит Госпожу Потвору! — торжествующе провопил знакомый голосок.

И перед нами, переступив через груду стекла и мотанок, явилась Гоза Чокар, гистриона из Косполиса^[133].

— Так вот ты где, — не смог сдержаться я. — И уже с ножичком. И цацками обвешалась. И жемчуг ты глянь, сколько! Это же к чистому личику! А на тебе… сурьмы одной полкило, и зубы чёрные вдобавок. Так уже не танцует никто пятьсот лет! В смысле, не красится так, дура!

— Я не слушаю тебя больше. И теперь служу…

— … Двум господам, — едва слышно прошелестела Маражина.

Тут подоспел летучий кот. Немалая тварь, с крыльями в мелкую полоску. Я почесал чудовище за ушком. Кот благодарно хрюкнул и взмыл, завидев крадущихся по небокраю трёх мотанок.

— Ти дав йому найкраще й вiн пробудив мене. Бо це мiй кiт. Був зi мною змалку, — сказал крепыш звучным басом. Гудение шло, как из бочки.

— Вiн хапав за ноги ни просто мурчав? — спросил я.

— Хапав, дряпав, врештi-решт вкусив за п’яту, — сознался парень. — Виявилося, що задовго спав я. Стiлько змiн. Мати як не в coбi. Що ти їй наробив? Крав яблука?

— Й не тiльки, — сознался я. — Вже вiдшкодував.

— Про це й кажу, — оживился он. — Сталося, що винен тобi. Отож, проси… Кажи бажання^[134].

Я посмотрел на угасающую Маражину, на кровь, свою-её, среди камей, на усмехающееся над ней размалёванное личико гистрионки…

— Бачу в тебе дискос, — обратился я к вновь прибывшему, — онде приторочений.

— Це мати дали, аби дивився и розчїсувався. Хочеш взяти?

— Xiба на час. Тим i вiддячиш.

— Ось маєш^[135]. — И он отстегнул от пояса небольшое бронзовое зеркало на ручке.

— Я обращаюсь к тебе, ничтожная, — рявкнул я на Гозу Чокар. — Горстка праха, комок пыли, узел паутины. Суть — моль. Подойди и глянь в лицо твоим злодействам. Хочу, прошу я требую я, чья в тебе.

И я наставил на неё зеркало. Гоза споткнулась о тело Маражины, переступила через её меч и, как бы против воли, подошла вплотную к зеркалу. Заглянула туда.

И всё произошло быстро. Гистриона пробовала отойти, отвернуться, не смотреть, но каждый раз её кто-то словно разворачивал. направляя лицо к полированной бронзе, и густо подведённые глаза распахивались широко, как по приказу. Всё произошло быстро… Гоза Чокар взвизгнула, попыталась закрыться руками, затем треснула пополам вся — расселась, словно старая доска. Части её сморщились, потемнели — будто от жара, а потом осыпались на камни мелким прахом. В горке пыли остались лишь сильно поношенные кожаные туфли, некогда бывшие багряными, с тиснёным золотым рисунком.

— Бесславный конец, — удовлетворённо прошептала Маражина, и её не стало.

— Добре билася, я бачив, — помянул павшую владелец зеркала.

— Дякую, — сказал я ему и отдал дискос, — чимала допомога.

— Нема за що. Будь-коли, — ответил он и пристегнул зеркальце к поясу. — Ця лишила листа тoбi, — сказал молодой человек. — Вже дивився, що там?^[136]

Я достал из кармана телеграмму. На открытке заяц и ёжик сидели за партой, лисичка писала что-то на доске. «Перше вересня».^[137]

«Всюду зло», — мрачно подумал я.

Текст на развороте гласил: «Сьогоднi по вечipнi, пiв на сьому, Дiвочий палац. Явитися будъ-що. В разi неслуху — кара на рiдну кров»^[138].

«Дiвочий — зто Жовтневый^[139], — подумал я. — А тон какой злобный. Угрозы. Но кто отправитель?»

Подпись внизу гласила: «Ciм брамних»^[140].

«Божественное что-то, — подумал я. — Сразу видно. Будут пить кровь. Требовать возлияний».

— Якась ця грамотка невiрна^[141], — сказал мой собеседник, и тут нагрянула Потвора.

Следы битвы вокруг нас быстро превращались в пыль.

— Чуєш, халамиднику, — обратилась Потвора ко мне. — Цього разу вiдпускаю, иди, де хочеш, але мого бiльше не займай.

— Оце так, — ответил я. — Хто б ще казав.

— Мамо! — вмешался парень. Я разглядел, что он в одном сапоге, зато красном. — Полечу до хрещеного, хай розповiсть, де тепер добре ставлятъ чи варятъ та про всяке.

— Нема бiльш хрещеного, — плаксиво сказала Потвора. — Повалили нанiвець.

— А де другий чобiт? — вмешался я.

— Бився сильно, загубив, — ответил мне парень. — Як, зовсiм повалили? — обратися он к Потворе. — Був же ж такий зацний, аж золотий.

— У биту землю, — скупо сказала Потвора. — На порох.

— Це ж про Михаїла? — уточнил я у Потворы. — Так метро вiдкрили. Два ескалатори i… вiн є там…^[142] А ще…

— О, — сказал воин. — Пiд землею? Пiд землею ходять скрiзь нимi? Зручно! I пiд брамами?

— Такитак, — ответила Потвора. — Пiшли вже додомцю. Вмисся, поїси. Одежину дам якусь. А там вже й до хрещеного, може…