Дни яблок

— Такое место… — ответил я. — Тут я вам личину и обеспечу, безобманную.

Пришлось колоть палец и волховать. Говорить формулу и повторять, и вновь. Кланяться ветру Димитру, ветру Курилу и ветру Не-чаю… Ответом были всхлипы, корчи, на мосту явился дым… И прилетело всякое: стеклянные птички, красная змейка, нетопыри бессчётно и липовое золото из сада у дворца.

Скворогусь оказался ясноглазым юношей в шерстяной хламиде, войлочной шляпе и с дудочкой, двойной.

— О! — обрадовался я. — Так ты Авлет! Это угодно богам. Радуйся.

Жук Брондзаже явился нам одетым странно. В смоляные одежды…

— Ты что, мортус^[152]? — опасливо поинтересовался я.

— Я вестник! — оскорблённо заметил Жук. — И чума была, да… Так когда её не было! Сам ты, Майстер, знаешь!

— Не скажу… — ответил я посередине Перевеса. И тут колокольный звон поглотил меня.

… Здесь время шло иначе. Ангел мой, серпокрылый страж, меня не встретил. Лишь волновались течения меж серыми опорами, и гуси — серые странники за реку, зоркие тени печали, — плакали о забытых снах…

— … А потом закрыть глаза, так лучше видно… — сказали рядом.

Я поморгал. Вихрастый, высокий, нескладный Брондза рассказывал что-то Авлету, дождь осторожно смывал с бывшего пряника-жука следы сажи.

— Хорошая идея, — сказал я. — Закрывайте глаза. А ты играй, — попросил я Авлета. — Что-то радостное, будто со священной лестницы. Тут ведь всё так: вот-вот, и Пропилеи — ну как войдёшь без всехвалений.

И Авлет заиграл. Флейта его радовалась.

С закрытыми глазами я увидел город на холме — из труб его многочисленных, курились дымки, на стенах перекликалась стража, стучали мостовые под ногами пришлого люда и местных, и тонко звучали колокола, где-то наверху при церквах — видимо, били к вечерне. Я отвернулся — на то же место в другое время.

Впереди был крутой холм, на нём время от времени являлся лес, дальше застава с валом, башней и частоколом, дальше скопление шаров — больших, малых и огромная белая юрта над ними, дальше сад и наконец-то наш дворец…

А Авлет играл, и песня его помогала идти и видеть.

Тут навстречу нам вы хватились три девицы, очень даже чернавки растрёпанного вида.

— Непевный, — сказали они единым голосом. — А ты хам! Проходишь мимо девушек и не здоровкаешься!

— А я вам здравствовать и не желаю, — буркнул я. — Полынь.

— Выдра вывчена, — хором взвизгнули они в ответ. — Отзынь.

— На себя посмотри, коряга, — ответил я. — Почему не спишь?

— Тут не лес, — разумно заметило трёхтелое существо.

— Ехали бы на Русановку, — сказал я. — Качались бы на ветках.

— Непевный, — ответила суть тремя голосами сразу. — Отдай дударика! Пропустим.

— Пропуска у вас не выросли командовать, — ответил я. — Идём, — сказал я сладкодудящему Авлету и Брондзе. Дракон пересекла мост первой и, сидя на вполне правильном городском фонаре, чесала лапкой за ухом.

Бывший жук повёл себя странно. Парень встал на колени и обвёл мелом вокруг себя. Вышел довольно кривой кружочек, я бы сказал — размашистый.

У нежити загорелись глазки, зелёным с гнильцой.

— Поверил! — трёхгласно провопила она. И кинулась к кружочку.

— Идём, — сказал Брондзе я. — Чего ты? Это ж навочки-несплячки… У них осенью гон. Смеются, потом плачут, потом снова. Сидят под корягой, киснут. А какая там жизнь, так — тонкий сон. А тут сопилочку услышали и выползли. Такие случаи зафиксированы, кстати. Ты вот девушек видишь, например, а оно на самом деле клещ…

Тут мост внутри жукового круга словно вскипел. Побледневший мортус-студиоз вцепился в мой плащ… Потому как ноги его вросли в настил крепко-накрепко.

Три несплячки кружились около — то взлетая невысоко, то топоча пятками по доскам.

— Гемер-хемер-жемсра. — выводили они странным тройным голосом. — Серденьку ясному спатки пора. Журавель-муравин, не жури-сясдин…

Брондза зашатался и готов был упасть. Мордочки навочьи изменились и явили клыки — жёлтые и кривые.

Что оставалось делать мне?

— … Крове-руда, ти — що не вода, — сказал я. — Серебро надо мною, морок подо мной. Здесь только град золотой… Прошу, хочу и требую…

Дождь вокруг меня бесновался, навочки шипели, и где-то, далеко-далеко, не близко, не высоко не низко, гремел колокол…

Бог услышал, чтобы…

Вестника спасти…

Маленькая божия коровка покинула нас и скрылась в дождике и тумане… Просмолённые одежды рухнули жёсткой ветошью на тёмные доски.

— Это… это как… что оно? — возмутились неспящие.

— Претворение божика, — ответил я. — Вам, трухлявым, не понять.

Тут Дракондра вернулась к нам с Авлетом и пыхнула в навочью сторону искрами. Девы делано испугались, вскрикнули и порскнули совершенно паучьим образом в разные стороны — под мост. Визги их ещё долго раздавались вслед нам, перемежаясь с плачем, похожим на мяуканье. А флейта Авлетова пела и пела о весне и сладости цветочной…

… Так мы добрались до основания холма, к лестнице, что вела в условленное место. А затем и на гору, во дворец на Девичьей горе. Туда пару лет как переехала наша Опера — пока ремонтировали и надстраивали основное её здание.

Нынче давали «Жизель». Билет мой, он же пропуск, был в ложу, и я передумал все до единой мысли про ветеранов сцены и места встреч. Заигранный сюжетец. Архаика и аматорство. Заседание в театре… Антракт с расстрелом.

У меня проверили билетик, почему-то не надорвали. Я пересёк холл и пошёл наверх. Марш за маршем, лестница за лестницей… И, похоже, по дороге потерялся. Прошёл мимо.

Каждый paз Девичий дворец изнутри оказывается огромен… Видимо, задумано большее. Я несколько раз поднимался тихими и тёмными мраморными лестницами, прошел прохладными гулкими залами — открыл не одну высокую дверь, и даже не две, услышал вступление и где-то на сцене «У домика» встретил в коридоре «не меня». Худой сутулый подросток в рванине и венке из жухлых трав сидел напротив огромного во всю стену зеркала и обнюхивал собственное отражение.

— Просто смешно, — брякнул я. — Опять ты!

— Ыт тяпо, — подумав, ответил он и прыгнул — Немсеншо, — крикнуло чучело. — Несменшо! — и снова прыгнул жабой, приземлившись гораздо ближе. — Он будем играть. Будем сменшо! Смешно! Смешно… Арбт! — И он попробовал хохотать. Вышло как-то ржаво и с визгом.

— Меньше смейся, — посоветовал я. — А то хихикало сломается.

Он клацнул зубами и изготовился скакать.

Я бросил в него молотом, как и положено. Однако забавка из «Поэзии» выросла лишь до размеров сапожного молотка. Орудие вихрем пронеслось по коридору, угодило по полу, призрак отпрыгнул в сторону, молоток кинулся следом и взвился к потолку, где обнаружил лепнину… На косматую голову «не меня» обрушились гипсовые плоды. Яблоки… яблоки, груша… опять яблоки… вроде айва и грозди винограда.