Дни яблок

— Что это мы всё о тебе да о тебе, — окрысился я. — Давай уже и обо мне. Смотри: я всё приготовлю, налью-поставлю — потом явится толпа и сожрут всё, колбасу в палас втопчут, подушками швыряться начнут. В мою кошку причём. Помню хорошо, что в том году было. Разбили вазу.

— И кто это себе позволил? — недоверчиво спросила Гамелина.

— Кто-кто… Линничка с Волопаской прошлый раз, — наябедничал я.

— Теперь я понимаю, чего они до весны перья не могли вычесать из себя… жаловались… — понимающе пробормотала Аня. — Говоришь, подушки? Я могу на них посмотреть?

— Два брюшка, четыре ушка, они маленькие, молчаливые и неподвижные, больше сказать нечего. Абсолютно, — быстро произнёс я. — Можешь сравнить их со своими, домашними, я помогу.

Аня посмотрела на меня странно.

— У тебя усы, — глухо сказала она, — сотри их, они тебя старят.

— Это всего лишь какао, — весёлым голосом ответил я, — оно ничего не означает. — И я размазал остатки сладкого напитка. Родинка над губой чуть ощутимой искоркой тепла отозвалась на прикосновение.

— Даник, — совсем сипло сказала Аня, — перестань.

Она перебросила косу с одного плеча на другое, в задумчивости по-заплетала её хвостик. Перебросила косу обратно и вздохнула.

— А что, если я помогу тебе? — спросила Гамелина и посмотрела на меня всё так же странно, впрочем, все близорукие всегда смотрят несколько странно, вроде беззащитно.

— Помоги, конечно, — согласился я, — рука, протянутая вовремя, знаешь ли…

— Предпочту не знать, — отрезала Аня. — Давай обсудим меню. Я так поняла — винегрет отпадает?

— Ну, к чему такое пренебрежение, он, по крайней мере, выходит красиво, — неосмотрительно заметил я.

Гамелина вздёрнула брови и попыталась придать голосу высокомерие.

— Вот как? — сказала Аня неестественно высоким тоном и закашлялась…

— Это всё гордыня тебя душит, — сообщил я, поднеся ей водички, — ужасный грех.

— Кхм! — отозвалась Гамелина. — Ты часто говоришь о грехах…

— Почему бы не поговорить вплотную? — поинтересовался я и отобрал у неё пустой стакан. Аня глянула на меня вскользь и вздохнула.

— Это я легко, — прошептала Аня. — И поговорить, и вплотную, но надо решить, что испечь лучше всего, такого, интересного?

— Что-нибудь скоропекущееся, — пробормотал я и потянул её из кухни. — Чтобы подошло само.

— Такое быстро пригорает, — выкрутилась Аня. — Но я могу испечь рождественский кекс, английский…

— Кекс? — ухмыльнулся я. — Это интересно… Этим можно заняться.

— Нужен изюм, и причём много, — деловито заметила Аня и обняла меня за шею. — Сейчас он такой недоступный стал и грязный.

— Перейдём к чему-нибудь доступному, — утешил её я, — и грязное тоже можно.

— Значит, галисийский пирог, — ответила Гамелина, открыто сопротивляясь моим попыткам вытянуть её из кухни.

— Что в нём такого праздничного? — спросил я и передумал выпихивать Аню из кухни.

— Или имбирное печенье? — продолжила размышления вслух Гамелина и придвинулась ко мне впритык.

— Имбирь подороже изюма, — сказал я. — Но гораздо чище. Хотя он корень…

— Знаю! — торжественно сообщила она. — Сделаю перечных пряничных человечков, но с имбирём!

— Ну, ты просто Франкенштейн, — поразился я.

— Он мужчина, и любовь у него несчастная была, — отстранилась Аня. — И жизнь у него ужасная. А я не такая. Наверное. Пусти.

И я отпустил её.

Аня собрала чашки в мойку.

— Даник, — спросила она, не оборачиваясь. — Можно я буду печь у тебя? У вас ведь хорошая духовка? Эмма сегодня подрядилась кому-то торты обеспечить. Будет драма…

— Конечно, можно, — согласился я, — поднимайся через полчасика, может, и у нас драма будет.

— Не люблю их, — пробурчала Гамелина и зыркнула на меня через плечо, — трагедии. Мне бы что-то сказочное, со страшной легендой и чтобы зверик.

— Это сколько угодно. — развеселился я — Хоть три поросёнка, хоть два гуся, хоть семь гно…

— Иди уже, — буркнула Аня, — мне надо подумать, что взять и сколько. Прикинуть. Три, семь… блин, вот ведь голову задурил своими поросёнками — не могу вспомнить, где тетрадка моя…

Гамелина несколько раз порыскала по кухне и заглянула в холодильник.

— Там, — сказал я и указал на гамелинский буфет, с подклеенными пластырем стёклышками. — А почему ты держишь её вместе с ножами?

— Они железные… — рассеянно процедила Аня. — Так, у меня тут есть запись: цвибак, человечки, пряники… а надо не меньше, чем двенадцать… нашла. Иди, Даник, иди. Я поднимусь к тебе скоро, дверь только не закрывай…

Я не закрыл за собой дверь, не попросил порог охранять, не снял уличную обувь.

Я зашёл в кухню, напился заварки прямо из чайника, сел за стол, приподнял клеёнку и стал рассматривать следы на муке. Я насыпаю муку под клеёнку регулярно — раз в неделю. Ведь это всё кухонное, оно не запрещено.

Такое…

Следы не появлялись давно… А теперь полный набор. Все странные. Плохие. Сплошь птичьи лапы — большие и маленькие. Кто-то впустил гостей, без счёта и разрешения. Этих всех. Их… неблагословенных…

В первую дверь постучали.

Я побежал открывать, торжествующая Бася, дождавшись момента, кинулась мне под ноги…

На пороге стояла Аня, разодетая в старое платьице в ромашки и Эммин плащик «для двора», а в руках у неё была здоровенная кастрюля, из которой торчали разные пакеты. В дверь Гамелина явно стучала ногой.

— Вы, девушка, продаёте что-то или так меняете? — поинтересовался я.

— Так, по мелочи, шило на мыло, — игриво заметила Аня. — И старое также берём…

— Это всё? — спросил я. — Ну, так и быть, заходи.

— Ещё я немножко шью! — гордо ответила она и отпихнула меня своей кастрюлей. — Почему ты до сих пор в куртке? — спросила Аня. — Мёрзнешь?

— Не всегда, — ответил я. — Ты тоже в плаще, но дождь что-то не идёт.

Входные двери закрылись сами собою, обе. Наверное, от сквозняка.

— Помоги с кастрюлей, — сказала еле различимая Гамелина. — И я сниму плащ. Ты же так боишься промокнуть. Еще закашляешь.

— Я буду кашлять про себя, — ответил я, пока она шуршала у вешалки.

— Это как? — спросила Аня и отобрала свою кастрюлю. — Уточни. Совсем беззвучно?