Добрый мир

что-то свежее, не вымученное. Он осторожно обкатывал найденную тему так

и этак, на слух и на вкус, торопливо записав ее на нотный лист и внимательно

в него вчитываясь.

Однажды, это было на третьем курсе, он отважился показать свое

сочинение Гольман. Вспоминать об этом было неприятно и стыдно,

хотя Софья Аркадьевна была тогда предельно деликатна и

доброжелательна.

— Вы знаете, Илья, в этом что-то есть,—

сказала Софья Аркадьевна, внимательно про

читав его «Экспромт».— Что-то есть... Ну-ка,

сыграйте, пожалуйста!

Илья сел за пианино. Софья Аркадьевна, полуприкрыв глаза,

внимательно слушала. Когда он кончил играть, она после маленькой паузы

сказала:

— Неплохо. Честное слово, неплохо. Но

вот... смотрите сюда! — она из-за спины Ильи

положила правую руку на клавиатуру.— Я

чуть-чуть резче очерчу гармонический рисунок.

Только саму основу...— Она несколькими ак

кордами повторила основную тему.— Вот

здесь... Слышите? Словно вплетается «Колы

бельная» Гершвина, из «Порги и Бесс». Слыши

те? Ради бога, не подумайте, что это в осужде

ние! Это вполне естественная вещь. Освободить

ся от чар Великих чрезвычайно трудно! Со вре

менем, если как следует работать, это обя

зательно пройдет.

Но как надо было работать? Что нужно было делать? Снова до боли в

суставах играть суперсложного Листа?

Илья понимал, что никакого переключателя в душе нет, и дело совсем

не в том, что он потерял какую-то легкость, просто изменился сам подход его

ко многим вещам, и к музыке — в том числе.

Третий курс вообще тянулся необычайно долго. Мишка Неделин уехал

во Владивосток, и Илья никак не мог привыкнуть к тому, что его нет больше

рядом. Дома было тихо и скучно. Мать кроме основной работы взваливала

на себя еще и «продленку», и Иринка была там вместе с ней. Илья не

считал себя замкнутым человеком, но сблизиться с кем-нибудь так же, как с

Мишкой, он не мог.

В феврале он было нашел себе занятие: знакомые ребята пригласили

его играть в ресторане, но он выдержал там всего полтора месяца. «Блюзить»

подвыпившей публике оказалось для него слишком тяжелым испытанием. К

тому же о ресторане узнала Гольман. Объяснение с ней было для Ильи

настоящей пыткой.

— А в похоронном бюро вы, Парамонов,

еще не побывали? — сильно покраснев, язви

тельно вопрошала Софья Аркадьевна.— Что?

Там пианино с собой не носят? Так там зато

барабан есть! Ну как вам не стыдно, Илья!

Неужели для этого мы с вами работали?.. Или

вас так привлекают эти КАБАЦКИЕ ДЕЛА?

Мать о ресторане ничего не знала. Долгие вечерние отлучки Ильи она

приписывала тому, что у него появилась девушка. Она осторожно пыталась

расспрашивать его об этом, но Илья в ответ только смеялся:

— Лучшая девушка в Союзе — вон та ба

рышня! — показывал он на Иринку и весело ей

подмигивал.

Мать обижалась. Она считала, что Илья в последнее время стал очень

скрытным.

7

Лето перед последним курсом было суматошным и беспорядочным.

Два сезона Илья работал музыкальным руководителем в пионерском лагере,

потом, в августе, он с училищ-

ной агитбригадой долго ездил с концертами по деревням. Потом

короткая передышка. А в сентябре — снова горячка. Началась практика. Его

прикрепили к детскому хору городского Дома пионеров. Дни летели со

страшной скоростью. Они летели так до самого четвертого октября, дня

материной смерти.

Потом, спустя недели, вспоминая себя в тот день, Илья придумал

образ: безоглядно летящих дней — и неожиданного глухого удара о

невидимую стену. Образ был явно книжным, он сознавал это; было в нем даже

что-то лживое. Но за ним, за этим образом, было словно легче. Помнить себя

в больнице, когда ему только что сказали о матери и его вдруг начала

охватывать страшная паника, когда все завопило внутри диким и бесчестным

криком: «Ну почему это со мной! Почему с нами?» — помнить все эти вещи

было легче, обозначив их неясным и расплывчатым образом «глухого удара».

Мать умерла от инсульта. Завуч из ее школы, Анна Тимофеевна, без

которой Илья просто пропал бы в те дни перед похоронами, очень безыскусно

разъяснила ему суть этой болезни:

— В старину эту болезнь называли не так. В старину говорили: «удар

хватил»... Это, Илюша, не тяжелая смерть. Грех говорить, но бог не всем

такую дает...

Эта пожилая женщина говорила о смерти просто и без пафоса, и Илье

даже в голову не приходило видеть в ее словах кощунство.

Та же Анна Тимофеевна рассказала ему, как все случилось.

Мать умерла не дома. В субботу, перед Днем учителя, они все

собрались в квартире у

директора на «девишник» — так она назвала их праздник. «Мамке твоей

стало плохо около шести. Мы положили ее в другой комнате на кровать, а

Галина Николаевна побежала звонить в «Скорую». Они приехали быстро, но,

кажется, уже поздно...» Илья почти не помнил деталей из ее рассказа.

Отец прилетел ночью, перед самыми похоронами. Не зная, куда давать

телеграмму, Илья адресовал ее на управление порта, где работал отец.

Видимо, она не сразу его нашла.

В первые часы они почти не говорили. Илья только рассказал, как все

случилось. Весь остаток ночи отец молча просидел у гроба. Илья старался на

него не смотреть.

Вечером после поминок брат матери, дядя Леня, начал разговор о том,

что намеревается делать отец. Разговор этот был очень натянутым.