Доктор Sex

– Кто их тут особенно контролирует?

– Хм... А вот сейчас будет обед у них. Мы и найдем, если здесь.

Присев в углу столовой, разглядываю детей. И в глаза мне бросается одна девочка.

Потому что в отличии от других, она в колготках и водолазке. Без юбочки и штанов.

Это значит, что сняла где-то теплый комбинезон, да? А ещё волосы у нее давно не чесанные. Косички пушатся.

Взяв чашку с едой, садится с краешку и, оглядываясь, ест.

– Ваша или наша?

– В пятницу ее не было. И на утреннем осмотре не видел.

– Значит - наша. Под описание подходит.

Жду пока покушает. Голодная наверное.

Уносит чашку на стойку с грязной посудой. Берет компот.

Подхожу сзади.

– Любочка!

Вздрогнув, оборачивается.

– Привет, - присаживаюсь к ней.

Не моргая смотрит на меня. Немного затравленно.

– Меня тоже Люба зовут. Я пришла сказать, что можно сходить к маме. Она пришла в себя.

– Это потому что я ее караулила, - по деловому выдает Любочка.

– Пойдем?
– протягиваю ей руку.

– Пойдем.

– Степан Дмитриевич, наша! Я забираю!

Но бдительный Степан Дмитриевич мне ребенка не отдает. Сначала звонит Истомину. Связь стоит на громком режиме.

– Это Державин. У меня тут две твоих Любочки. Требую выкуп в размере стакана кофе, - шутит он.
– Если требования не будут исполнены, буду вправлять им что-нибудь.

Я слышу, смех Истомина в трубку.

– А можно старшей мозги?

Смешно…

Глава 40. Камингаут

Любочка сидит за моим столом, пьет чай. Нашлась, звезда. Как камень с души.

– Ну что рецидивистка, навела ты тут шухер.

– Нельзя материться!
– строго смотрит на меня Любочка.

Исподлобья. Прямо как моя.

– Шухер? Шухер - это не ругательное слово. Это значит, навела панику и беспорядок.

– Накажут?
– вздыхает расстроенно.

Отрицательно кручу головой. Разве можно их наказывать, дурех бестолковых... Им и так от жизни прилетело. Вот, мамка ее теперь на инвалидности будет, скорее всего. И еще большой вопрос с опекой. А у Няшиной вообще нет родителей...

Встряхивают, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Чтобы не делал, про что бы не думал, а "все дороги ведут в Рим". Это просто психоз какой-то, навязчивое состояние!

– А чего сделают?

– Да ничего. Все рады, что ты нашлась. Но ты больше так не делай. Лады?

Кивает.

Ой, не верю… Врёт, паразитка. И опять нарежет, если сочтет это необходимым. Любочки они такие...

Острое чувство тоски пронзает на мгновение как копьё грудную клетку.

А что с этим поделаешь? Ничего. Только терпеть, когда отпустит.

Но не хочется, чтобы отпускало. Хочется тонуть в этом болезненном ощущении. Потому что кроме него ничего больше с Любой не связывает. Других ощущений не будет. И ещё хочется продолжить с "горючими веществами". Но... нет.

– А вещи-то где твои?

– Спрятала... В домике. В игровой.

– А спала где?

– В домике.

– На полу?

– Там мягко. Пол мягенький.

– А ела?

– В столовой.

– И что ж тебя никто не замечал?

Пожимает плечами, жуя печенье.

– Бардак...

– К маме можно сходить?

– Можно. Пойдем...

Сдаю ее на руки главной сестре, в отделение, где лежит ее мать. От мамы-то точно не убежит.

Сжимаю в кармане пачку сигарет, желая свалить на балкон.

Но у стойки принимают пациентку из скорой.

Отлично. Дайте две. А лучше пять. Чтобы я так упахался, что даже мысли ночью о Любе не было. Просто упал, вырубился, очнулся.

Изможденная и очень истощенная девушка лежит на каталке. Бухенвальд, не меньше...

Ловлю пульс у нее на запястье. Рваный... Слабый...

– Что у нас здесь?

Мои практиканты стоят за моей спиной. Остальные чуть поодаль. Но тоже с любопытством смотрят в нашу сторону.

Пациентка реально в плачевном состоянии. Скелет...

– Эм... Здесь такая солянка. Мы просто не знаем, куда вести в первую очередь.

Мне всовывают в руки подложку с пометками и кое-какими обследованиями из Скорой.

– Константин Захарович, забери их ради бога, сегодня. У меня ревизия, - просит меня старшая сестра.

– Все - за мной.

Иду следом за каталкой, читая бумаги. Рядом с ней идёт мать.

– Ясно...

– Какой у вас вес?

– Тридцать восемь...
– словно стыдясь шепчет она.

– Не многовато?
– смотрю в глаза пациентке, ловя ее реакцию.

– У меня тридцать шесть. Не тридцать восемь. Это одежда...
– вяло оправдывается она

– Рот откройте, пожалуйста. Верхние зубы разрушены. Язвы… СПИД, гепатит исключены. У онколога не наблюдается?

– Нет у нас ничего такого...
– отвечает за нее опять мать.

И это тоже симптом. Потому что девушка уже взрослая.

В палате разворачиваюсь к студентам.

– К сожалению, данной пациентке мы помочь не можем. Мы должны ее перевести в другое отделение. Почему? И в какое?

Люба, вспыхнув, приоткрывает рот, чтобы сказать. Но то, что она знает, я даже не сомневаюсь, мне остальных дотягивать надо.

– Няшина сегодня помолчит.

Обиженно надувается.

– Но мы же не видели, что написано там, - кивает Славик на бумаги.

– Аритмия, спутанность сознания, онемение конечностей, судороги. Помимо этого язвенное поражение пищевода, почечная недостаточность, остеопороз... Ну я уже все подсказал!

– Это анорексия...

– Няшина!
– строго одергиваю ее я.

Опуская взгляд, делает шаг назад, вставая за спины остальным.

– Игорь Анатольевич, почему мы не можем лечить пациентку?

– Потому что уже поздно?

Мать пациентки, всхлипнув, прижимает руку к груди.

– Это Вас учить поздно, Гуров. Выйдите из палаты.

Придурок...

– Вячеслав?..

– Я, честно говоря, затрудняюсь.

– Пациентка систематически вызывала у себя рвоту. И на данной стадии, у нее уже выработался устойчивый рефлекс. Любая съеденная пища, тут же выходит обратно без всякой уже стимуляции. Так?