Дом для изгоев

Так и жили. Варвара Саввична, прекрасно знавшая об изменах мужа, первое время плакала и расстраивалась, но потом смирилась, понимая, что его порочную натуру переделать невозможно. Она смирилась и требовала от мужа только того, чтобы забеременевшая девица немедленно исчезала бы из числа дворовых. Ипполит Дормидонтович, всё же чувствуя перед супругой некую вину, согласился на это условие.

Прошло несколько лет. Дочери подросли, старшая из них – Аглая – поступила в петербургский пансион, туда же на следующий год планировали отдать и среднюю – Машеньку. Но Ипполит Дормидонтович не оставлял попыток обзавестись наследником, правда, с последней беременности Варваре Саввичне всё никак не удавалось понести, хотя муж никогда не обходил вниманием и её комнаты, создав таким образом некий гарем из законной жены и крепостных наложниц.

И вот Варвара Саввична почувствовала, что старания мужа даром не прошли, более того, побывав в монастыре на богомолье, она получила предсказание от местного юродивого Тишеньки, что на сей раз у неё непременно будет мальчик… Радости женщины не было предела, честно говоря, она питала величайшее отвращение к сексуальной стороне жизни, а мужу уступала только потому, что это долг хорошей жены. Она даже решила, что будет и далее закрывать глаза на похождения мужа в девичьей, лишь бы он более не посещал её спальни.

Успокоившись, Варвара Саввична погрузилась в мечтания о грядущих радостях материнства и не сразу заметила изменения в самочувствии своей любимой горничной Груни. А когда заметила бледность, синяки под глазами и утреннюю тошноту, то сразу поняла источник нездоровья девушки. Варвара Саввична расстроилась. Но к Груне она была привязана куда сильнее, чем к остальной крепостной прислуге, к тому же девушка умела и причёску соорудить, и оборки у платья наплоить* так, что лучше и не надо, могла обновить старое платье таким образом, что оно выглядело совершенно как новое, умело могла накладывать косметику и делать притирания, была грамотна для горничной, даже понимала несколько расхожих фраз по-французски и знала «благородное обхождение».

Отсылать такое сокровище в дальнюю деревню не хотелось, так что Варвара Саввична ограничилась тем, что заставила мужа выдать Груню за дворового человека Ивана Кукушкина, её однофамильца и всё-таки оставила согрешившую горничную при своей особе. Муж не осмелился перечить беременной жене, понимая, что в случае с Груней, которая была личной собственностью Варвары Саввичны, перешёл некую границу, так что всё случилось по слову барыни.

Варвара Саввична, будучи особой мягкосердечной, всё-таки простила Груню, но сама девушка, искренне привязанная к барыне, сильно переживала своё грехопадение, да и новоиспечённый муж не упускал случая пошпынять согрешившую жену – правда, только словесно, поскольку получил от барина обычное нравоучение, так что неудивительно, что Груня родила сына недоношенным, на восьмом месяце, на месяц раньше Варвары Саввичны.

Мальчик был небольшой и худенький, но, подобно многим, родившимся раньше срока детям, упорно цеплялся за жизнь. Варвара Саввична не изнуряла горничную работой, но обычных её обязанностей отменять не собиралась, говоря, что никто не может угодить ей лучше Груни. Поэтому, хоть молока у Груни было и много, маленькому Матюше частенько приходилось довольствоваться сцеженным из рожка.** Или вообще самодельной тряпичной соской из нажёванного хлеба с сахаром, которой его потчевали добровольные няньки из девичьей. Однако, несмотря на все эти препятствия, мальчик не только не отдал Богу душу, но и как-то окреп и прибавил в весе уже за первый месяц.

И тут наступил срок родов Варвары Саввичны. Она благополучно разрешилась от бремени, и так же мальчиком, получившим имя Саввушка в честь её покойного родителя. Довольный отец не возражал, ему имя Савва Ипполитович показалось вполне гармоничным. Одна беда – у не слишком уже молодой матери через неделю пропало молоко, и обязанности кормилицы приняла на себя Груня, которую ради такого случая освободили от обычных обязанностей и позволили держать при себе и Матюшу.

Груня выкармливала обоих малышей до двух лет, и оба молочных братца – и Матюша, и Саввушка, подросли вполне здоровыми и крепкими. Однако характеры их отличались кардинально. Бойкий и сметливый Матюша рано начал ползать, потом ходить, раньше Саввушки начал говорить и соображал куда лучше. Саввушка же рос увальнем и часто капризничал, но на это любящие родители не обращали внимания. Сходства же между мальчиками особого не наблюдалось – Саввушка был полнотелым, белокурым и сероглазым, с миловидным херувимьим личиком и густыми кудряшками – вылитый Ипполит Дормидонтович в детстве, а Матюша пошёл в более смуглую от природы Груню, черноволосый и черноглазый, довольно худенький. С братцем у него только и было внешнего сходства, что густые вьющиеся кудряшки.

В общем, это устраивало всех. Варваре Саввичне и Ипполиту Дормидонтовичу не хотелось постоянно иметь перед глазами напоминание измены последнего, а Груня тихо радовалась тому, что ребёнок пошёл в её породу, да и приёмного отца, такого же темноволосого, как Груня, чем-то напоминал.

Между тем мальчики подрастали, и Варвара Саввична не могла не отметить, что бойкий и смышлёный Матюша хорошо влияет на капризного ленивого Саввушку, поэтому, когда пришла пора выписывать гувернёра, за ученье сели оба. И точно, Матюша всё схватывал на лету, да ещё и Саввушке успевал растолковать что к чему, не хуже заправского учителя. Видя такое рвение к наукам со стороны незаконного сына, Ипполит Дормидонтович только вздыхал. Ему хотелось бы, чтобы во всём первым был Саввушка, но увы… Помещик дураком не был, и прекрасно понимал, что успехи барича, о коих твердил гувернёр, прежде всего связаны с добровольной помощью Матюши.

Груня же была рада успехам сына, она надеялась, что Ипполит Дормидонтович, в благодарность за выкорм,*** освободит Матюшу, а грамотному устроиться на свободе будет легче. Даже отчим стал лучше относиться к мальчику, да и Груня оказалась хорошей женой, впоследствии родив мужу ещё двоих сыновей, поэтому в семье Кукушкиных воцарилась относительная гармония.

Таким образом шло время… Мальчики получили изрядное домашнее образование, позволявшее подготовиться к поступлению в университет. Постаревший Ипполит Дормидонтович хотел, чтобы сын пошёл по гражданской части, поскольку не желал опасной карьеры военного для единственного наследника. Обстановка тогда была неспокойная, провинциальная знать передавала друг другу ужасные рассказы о зверствах Буонапартия, самовольно захватившего французский трон, о поражении русских войск под Аустерлицем, о континентальной блокаде… Саввушка и сам не рвался в бой, так как был, откровенно говоря, трусоват. Кроме того с возрастом стало понятно, что сын унаследовал от отца то самое сластолюбие, которое не позволяло ему пропустить хоть одну симпатичную дворовую девушку… Ипполит Дормидонтович, к тому времени несколько постаревший, обрюзгший и переставший интересоваться женским полом, предпочитая ему охоту и картёжные игры с соседями-помещиками, смотрел на проказы Саввушки в девичьей сквозь пальцы. А Варвара Саввична и подавно не замечала ничего худого в единственном сыне.

Подросший Матвей же, занимавший к тому времени при Саввушке сомнительное положение то ли слуги, то ли приятеля, в этих забавах не участвовал, к тому же, всякое принуждение было противно его натуре, он читал всё, что подворачивалось под руку и ждал лета, когда семья Куроед-Задунайских планировала поездку в Москву, дабы записать Саввушку в университет. То, что Матвей поедет с Саввушкой в качестве личного слуги, даже не обсуждалось. Матвей надеялся, что ему тоже удастся посещать лекции университетских профессоров, тем более, что выговором и манерой держаться он мало походил на обычного крепостного слугу. Матвей жаждал новых знаний, ему тесно было в этом патриархальном поместье в роли крещёной собственности. И если другие крепостные спокойно относились к роли барских рабов, то Матвей чувствовал, как гнетёт его осознание своего рабского положения.

Хотя Варвара Саввична и упомянула как-то раз, что по завещанию освободит и Груню, и её сына, но… несмотря на возраст, помещица отличалась крепким здоровьем, да и ждать смерти её было как-то… неблагородно.

Между тем, после очередной проказы Саввушки, одна из девушек исчезла из усадьбы, а в девичьей водворилась новая. Звали её Таней, и сложно было назвать её красивой. Слишком худощава, слишком бледна… Таня не воплощала собой идеал крестьянской красоты, но у неё необыкновенно хороши были глаза – голубые, как васильки, в длинных русых пушистых ресницах. Девушка сторонилась мужчин, пугливо поглядывала на молодого барина, а вот Матвей… Матвей влюбился. В отличие от Саввы, он не разменивал себя на мелочи и Таня стала объектом его сильного и истинного чувства. Он стал потихоньку оказывать Тане знаки внимания, и был ужасно рад, когда девушка перестала его дичиться, и даже попросила обучить грамоте.

Девушка оказалась смышлёной не менее Матвея, и, несмотря на недостаток, а вернее, полное неимение какого-либо образования, рассуждала здраво и разумно. Она быстро выучилась читать, с удовольствием слушала рассказы Матвея о далёких странах, почёрпнутые из книг о путешествиях, и сама читала те детские книжки, которые остались с детских лет Матвея и Саввушки, постепенно переходя от простых к всё более сложным. Матвей даже надеялся на то, что Варвара Саввична сможет дать Тане вольную, чтобы в дальнейшем они могли пожениться и жить, как свободные люди. Конечно, одними задушевными беседами не ограничивалось, были и объятия, и поцелуи, но не более того. Матвей не хотел позорить девушку, получившую строгое воспитание.