Дом для изгоев

Завтрак прошёл в тёплой, дружественной обстановке. Добрый Шушан, увидев преображённого Шоусси, аж руками всплеснул и наставил нам полный стол всяких вкусностей, да ещё и с собой завернул порядочный свёрток. Хороший он всё-таки человек. Побольше б таких на нашем пути.

Мы уже почти закончили трапезу, когда прибежал хихикающий Янно, которому Шушан вменил в обязанность запрячь нашего тогруха и подготовить повозку для долгого путешествия. Он весело заявил:

– А с Тарваном что-то неладное творится! Стоит посреди двора, как столб, пялится на дверь своего погреба и что-то бормочет. И ругается! Ой, как ругается, даже я два новых слова узнал! А потом опять продолжает пялиться на дверь погреба и что-то там бормотать!

Я похолодел. Неужели это я что-то не так колданул, и у Тарвана мозги в кашу спеклись? Дядюшка Матэ тоже слегка нахмурился, а вот Кэп только хихикнул:

«Мирон, я тебя умоляю, какие там мозги? Всё с ним в порядке, это твоя установка с него спадает, отойдёт - скандалить прибежит! Так что ногу на дорогу – и вперёд!»

Я слегка успокоился. Действительно, пора уже и честь знать, не нужны Шушану лишние неприятности. А хозяин постоялого двора подмигнул мне и заявил:

– Ох, видать, не в духе Тарван с утра! Да что с него взять – сам говорил, что пока служил, ему несколько раз по голове прилетало! Вот и чудит, бывает, чего уж там… так что ехали бы вы, гости дорогие, как собирались… от греха…

Нам второй раз подсказывать было не надо, и уже десять минут спустя село Большие Сады осталось позади. А впереди была полная неизвестность. В общем, что ещё человеку для счастья надо?

***

До следующего участка тропы Лесных нужно было ехать почти сутки, но дядюшка Матэ крякнул и заявил, что путь можно сократить почти вдвое, если проехать через Зыбуны. Меня это милое название насторожило, и я поинтересовался – а что это, собственно говоря, такое и почему все предпочитают ехать более длинным путём?

Дядюшка Матэ ответил, что Зыбунами называют участок дороги, который проходит через одноимённый скальный массив. Дорога, кстати, куда ровнее и лучше, чем та, что используется постоянно, но…

– Но? – переспросил я.

– Она пользуется дурной славой, - ответил дядюшка Матэ. – Народ местный чего только не плетёт – и про призраков, и про чудищ всяких, и про нечисть кровососущую. Потому никто рисковать и не хочет. Все предпочитают кругаля давать.

– А на самом деле? – удивился я. – Там и впрямь призраки, чудища и вампиры водятся?

Дядюшка Матэ ехидно улыбнулся:

– Нет там ни чудищ, ни вампиров. Лет десять назад я там бывал – скалы, как скалы. Потом уже выяснил, что там когда-то скрывался колдун с мощным даром иллюзора. Вот он всех от своего убежища и отвадил. Такие, видать, качественные иллюзии ставил, что народ туда до сих пор соваться боится. А колдун тот помер давно, да… Нашёл я его могилку, помянул, как положено. До утра с ним беседовали, да…

– С кем беседовали? – не понял я.

– Да с колдуном же, - невозмутимо отозвался дядюшка Матэ. – Весёлый был человек, с выдумкой. Имраном звали.

– Так он же… умер… - продолжал тупить я. – Дядюшка Матэ, ты что, некромант?

Старый мельник расхохотался так, что тогрух прянул ушами и прибавил ходу, а Кэп, дремавший на бортике повозки, свалился с оного и мысленно высказал всё, что думает о бессовестных людях, вздумавших будить таким варварским способом бедную птицу Равновесия. Что скажешь… Словарный запас у него богатый.

Отсмеявшись и успокоив Кэпа кусочком пирога с мясом, дядюшка Матэ заявил:

– Да нет, колдун тот и вправду помер. Только вот был он человек весёлый и с выдумкой. Так что часть своей личности он вложил в зачарованный камень, который попросил положить с собой в могилу. И теперь с его иллюзией вполне можно побеседовать. И даже совет получить.

И старый мельник выразительно покосился на сидящего рядом с Шером Шоусси. Шер, добрая душа, пытался научить Шоусси детской игре в три камушка и, кстати, не безуспешно. Камушки Шоусси ловил здорово, и даже вроде бы получал удовольствие от игры. И Шера он больше не дичился, так же, как и меня. К дядюшке Матэ, правда, относился с некоторой настороженностью, но тоже без враждебности.

И тут до меня дошло:

– А этот самый Имран был не только иллюзор, но и менталист?

– Именно что, - ответил дядюшка Матэ. – С ним даже Нойоты связываться не рисковали. Может и присоветует, что с пареньком делать. Не дело это, когда человек себя не помнит. Не дело.

Я только кивнул в ответ. Но потом спросил:

– А кто же похоронил Имрана? Он что, не один скрывался?

– Не один, - кивнул дядюшка Матэ. – Были у него ученики – брат и сестра. Хоман и Решия, сироты. Родители их погибли, а опекуном стал дальний родственник. Только вот, когда у них странности стали проявляться, он надумал на них Нойотам донести – имущество-то от родителей сиротам досталось немалое… Брат и сестра бежали, так с Имраном и встретились. Они его и похоронили, а куда потом ушли – то ему неведомо. Только больше они в Зыбунах не появлялись. Очень Имран расстраивался, что о судьбе их ничего не знает.

– М-да, - вздохнул я, - грустная история. Значит, едем в Зыбуны. Соскучился, небось, Имран без компании за столько-то лет…

Дядюшка Матэ расхохотался и хлопнул меня по плечу. А я подумал, что мой бывший земляк – очень хороший человек. Как бы он ни ворчал на меня за несвоевременное приобретение, но о Шоусси решил позаботиться. Только вот перенесёт ли Шоусси то, что с ним произошло, когда вспомнит всё? Если вспомнит…

***

Зыбуны выросли перед нами неожиданно, когда дорога резко свернула в сторону от небольших деревенек тюхов, рассыпанных, словно горох из дырявого мешка вдоль проезжего тракта. Деревеньки эти принадлежали разным владельцам и окружены были разделёнными на пёстрые полоски полями и небольшими садиками. И выглядели эти деревушки похуже, чем Большие Сады. Как говорится – труба пониже, дым пожиже. И домики не такие опрятные и ухоженные, и жители какие-то зашуганные, настороженные, не желающие общаться с проезжими, непрерывно хлопочущие по хозяйству, практически не разгибаясь. Даже дети здесь смотрели угрюмо, исподлобья, явно не ожидая от окружающей действительности ничего хорошего. Да и одежда у них была какой-то серой, поношенной и заплатанной, хоть и чистой. А в паре деревенек я заметил на шеях у жителей ременные ошейники с подвешенными к ним медными бляхами, на которых что-то было нацарапано. Женщины же вообще представляли жуткий контраст с языкастыми нарядными селянками Больших Садов – все, как одна, в длинных, до пят, балахонистых серых или коричневых платьях без всяких украшений и чёрных головных платках, намотанных так, что разглядеть можно было только одни глаза и нос. Передвигались они, опустив голову, мелкими семенящими шажками, а когда Шер попытался спросить что-то у одной из таких селянок, женщина шарахнулась от него, словно от зачумлённого, и мгновенно исчезла в проулке.

– Ты на них не серчай, - грустно сказал дядюшка Матэ. – Жизнь у них не сладкая. Они считай что рабы. Любой знатный может над тюхом поиздеваться всласть. Если потом хозяину за убытки заплатит. А уж с женщинами… Если попадётся молодая да симпатичная – могут и… Сам понимаешь. Вот они и прячут лица. Боятся. Хозяин-то может и заступиться, а может просто деньги за убыток взять, а женщину наказать – мол, сама виновата…

– Ужас, - отозвался я. – И как они всё это терпят?

– А не терпят, - ответил грустно дядюшка Матэ. – Тюхи каждый год бунтуют – то тут, то там… Только вот бунты их одним заканчиваются – кровью. Войско против них посылают – и вся недолга. Кого убьют, кого запорют до полусмерти, кого в рабы продадут… Но они всё равно бунтовать продолжают.

– И я вполне понимаю почему, - проворчал я. – Разве можно так к живым людям относиться?

– Благородные считают, что можно и даже нужно, - ответил дядюшка Матэ. – Потому как быдло должно знать своё место. Только я вот помню, что в просвещённой Франции случилось… Ещё до Бонапартия… Там благородные кровью захлебнулись, и здесь на пороховой бочке сидят, да ещё и с фитилём играются.

Я снова кивнул. Про Великую Французскую буржуазную революцию я тоже помнил. И от души желал тюхам удачи.