Дом старого барона

– Идите уж спать, - не выдержала матушка, когда Теодор уже ткнулся носом в стол, задремав. Он пытался повторять псалом, который велел ему выучить священник, но не мог вспомнить дальше третьей строки. Матушка желала, чтобы он стал певчим в церкви, чтобы быть поближе к господам; отец хотел, чтобы он был кузнецом, но брата интересовали только проказы, и не проходило недели без порки.

– А как же козочка?
– заикнулась было Лене, подрубавшая полотенце, но матушка взглянула на нее так, что она беспрекословно пошла в постель, чтобы не получить подзатыльника.

Заснуть она не могла. В голову лезли дурацкие мысли: то казалось, что козочку уже съели волки, то вновь появлялись девчонки, которые дразнили ее ведьмой и дурочкой, и Лене краснела от обиды, придумывая резкие ответы, которые никогда не смогла бы высказать им в лицо. Ее вновь толкали в омут, полный мягких водорослей, липнувших к ногам, но теперь она вовремя успевала заметить подлость и вместо того напоминала им об утятах.

– Что с нами будет?
– послышался ей усталый голос отца сквозь сон.
– Не детские это шалости...

Лене заворочалась, пытаясь скрыться от стыда, но вместо этого проснулась и разлепила глаза. На соломенный матрас падал слабый отблеск от свечи, безжалостно освещая бахрому от порванной дырки.

– Говорят, что кто-то поехал в город, чтобы рассказать епископу о произошедшем.

– Нам нечего бояться, - вступила матушка, но по ее голосу было слышно, что она была чересчур напугана.
– Что мы сделали? Ничего! Наша девочка невинна... Она ничего такого не делала!

– И господин епископ уже рассматривал мое дело пять лет назад, - заметила бабка Магда, и Лене невольно успокоилась, так ее голос был тверд и даже насмешлив.
– Обычно они делают это каждые десять лет. Всего-то осталось ему подождать еще пяток.

– Матушка! Они ведь могут отлучить от церкви всю деревню... И что нам тогда делать?

– Не хватит у них на это пороху. А если отлучат... Что ж, зажившиеся старики - вроде меня, - помрут, а вам придется бежать в другое место. Кузнец везде найдет работу... Вон, вспомни! Как однажды господа ехали в свой дворец и потеряли подкову, как раз напротив твоей кузницы. Сколько они тогда денег за работу тебе оставили! Все подати заплатить хватило.

– Да, матушка, - неохотно согласился отец. Лене так и видела внутренним взором, как его грубые пальцы мнут деревянную ложку или нож от волнения.
– Только это ты нарочно туда камней натаскала.

– Ну!
– бабка Магда, кажется, улыбнулась.
– Пара камней не в счет. Господь больше любит тех, кто на месте не сидит и своими руками богатство делает. Тебе бы пора усвоить этот урок. Твой-то отец хорошо это знал и никогда не брезговал брать то, что само в руки идет.

– Не хочу я никуда идти, - пробормотал отец.
– Всю жизнь здесь жил, так что ж срываться, как вору какому?

– Об этом пока и речи нет, - отрезала бабка.
– Пусть приезжают эти городские, а там разберемся. Девчонку жаль. Так рано жизнь закончить, нужно судьбу прогневить. И без козы мы остались на зиму, но тут уж я сама виновата, разбаловала Магдалену.

В бок Лене достался удар, и она чуть не завопила от неожиданности.

– Слышишь, - прошипел ей на ухо брат.
– Все из-за тебя!

Она стукнула его в ответ, и они завозились, скинув лоскутное покрывало на пол, пока сильные руки бабки не выкрутили им уши.

– Вот ведь щенята какие!
– с веселым удивлением сказала Магда.
– Подслушивают взрослые разговоры! Марш назад, пока не взяла палку!
– она отпустила их и добавила: - А то, что услышали, из головы выкиньте. Не ваше это дело, пострелята.

– Ты сердишься?
– робко спросила Лене, потирая распухшее ухо, в котором живо билась кровь.

– Я-то что! Вот как в декабре явятся к нам Клаубауф вместе с Шабманном, запихнут вас в мешок да унесут в преисподню, если слушаться меня не станете. Никогда не позавидую детям, которым вырасти придется да рога весь год начищать и шерсть у бесов расчесывать.

Она еще попугала их, пока дети не развеселились, несмотря на бледные лица родителей, сидевших у стола молча, будто призраки, и не выкинули беду из головы. Когда они устали смеяться и заснули, матушка вдруг тихо заплакала, и отец обнял ее за плечи.

Матильда не сильно любила свое имя, которым одарила ее покойная мать: Матильда-Шарлотта-Анна-София, баронесса фон Нидерхоф. Кто в здравом уме выговорит эти имена подряд, не сломав челюсть? Да и кто вообще способен на разговор в глухом лесу, где стоял дедов дом?

Она показала язык своему отражению, и русоволосый мальчишка-кавалер ответил ей тем же. Из всех имен она кое-как признавала только Матильду, просто потому, что из него было легко сделать мужское имя Матиас. "Все здесь для мальчишки, - говорила она деду, когда тот был в хорошем настроении.
– Даже ваши слуги умеют шить только мужскую одежду! Старое латаное девичье платье лучше цепляется за щепки и гвозди, которых в этом доме полным-полно. Не буду его носить!" Барон фон Ринген ворчал на внучку, что ей стоило бы подумать о манерах, но глядел на нее благосклонно - ведь она была последней из его рода, его гордостью и надеждой. Он всегда говорил об этом, стоило ему выпить лишнего за ужином.

Сколько Матильда себя помнила, она всегда жила с дедом в лесу, и почти сразу за ее окном начинался еловый лес, молчаливый, беззвучный, пустой, полный желтых иголок, хрустевших под ногами и поганок, которые сбивали забредшие ненароком лоси. Совсем недавно Матильде исполнилось тринадцать лет, и только недавно она начала удивляться, что дед никуда не ездил, никого не приглашал в гости и общался с друзьями только письмами. В трех книгах, которые, видно, сохранились от бабушки, все было совсем иначе: глупые кавалеры признавались в любви столь же неумным дамам, потом уходили на войну, после король жаловал поданным землю и награды, а затем все весело пировали, проливая мед и вино под стол. Еще у дам и кавалеров был нарочитый язык, которыми они назначали свидания и передавали тайные сведения: то цветами, то веером. На одной из засаленных страниц Матильда нашла картинку, на которой сидела хитрая девушка, кудрявая, как облачко, в многослойных юбках с невообразимыми бантами. "Помереть можно такое носить! Нет, пожалуй, мне тут и так весело, - убеждала Матильда сама себя, целясь метательным ножом в большой белый гриб, росший неподалеку от крыльца.
– Подумаешь, нацепить юбку и пойти танцевать! Уж лучше поохотиться, и то больше толку". Гриб падал, испустив легкое облачко спор, разрубленный пополам.

Обычно она не промахивалась. Еще когда ей было семь лет, дедушка подарил ей маленькое ружье, сделанное под ее руку, и научил ее охотиться на белок. Белок Матильде было жалко, и она искупала свой грех тем, что сыпала им немного зерен. "Разве можно стрелять из ружья или фехтовать в таком платье?
– недоумевала она всякий раз, когда вновь брала книгу в руки.
– Чепуха!" А книгу Матильда доставала частенько, хоть и терпеть не могла читать.

Иногда ее беспокоили странные воспоминания, когда она листала страницы. Будто кто-то расчесывает ее волосы, а во рту что-то необыкновенно сладкое, и вокруг пахнет цветами, но так сильно и одуряюще, что у нее кружится голова. Удивительное ощущение любви и умиротворения, но всякий раз после него в душу вдруг проникал резкий холод, похожий на тот, что бывает лишь перед рассветом, и ей вдруг мерещились мокрые листья в лесу.

– Что со мной, дедушка?
– спрашивала она у деда за ужином, после того, как осмеливалась поделиться этим странным чувством перемены.
– Я как будто чувствую себя больной...

– Это все фантазии, - неизменно отвечал тот и всякий раз переводил разговор, но Матильда заметила, что он стал строже требовать от нее успехов, будь то фехтование или охота, и к концу дня она буквально выбивалась из сил и валилась в постель без единой мысли, и слугам приходилось заставлять ее переодеться на ночь.