Дом старого барона

Флакончик она крутила дольше всего, стараясь понять, что в нем. Когда ей удалось отвинтить пробку, часть дурнопахнущей воды вылилась ей на рубашку, и она расчихалась и чихала так долго и так громко, что снизу к ней поднялся барон.

– Рассматриваешь подарки?
– добродушно осведомился он, отхлебывая из старого кубка, словно не видел беспорядка вокруг Матильды.

– Да, дедушка, - она вытерла нос ладонью, и барон фон Ринген нахмурился.
– Только понять не могу, зачем это. Вы хотите, чтобы я занималась... живописью?

Дед засмеялся, неожиданно помолодев лет на десять, и Матильда почувствовала себя уязвленной и глупенькой.

– Подумать только, - сказал он, когда отсмеялся, - ты так искренна и наивна, что я даже горжусь твоим воспитанием. Нет, это не для того, чтобы мазать картины, девочка моя. Люди красят этим лицо.

– Лицо-о-о?
– она так удивилась, что чуть было опять не опрокинула флакон.
– Зачем?!

– Ну, моя дорогая, это очень просто. Краска сглаживает кожу... Но, чтобы не быть похожей на мертвеца, тебе нужно подкрасить алым здесь и здесь, - он показал на свои щеки и губы.
– Я думал использовать это сам, но тебе это нужней.

Матильда неуверенно дотронулась до маленьких шрамиков на щеке.

– Я не представляю вас с этим на лице.

– По правде, мне надо было купить еще и парик для себя, из тех, что сейчас носят...Такие кудрявые, до середины спины, - с каждым словом барона Матильде казалось, что дед сошел с ума.
– Нас, знать, судят по лицу и одежде.

– Но кто нас будет судить в лесу, дедушка?

Барон сморщился.

– Твои вопросы...
– с неодобрением проворчал он и вздохнул, прежде чем неуверенно сказать ей следующее: - Видишь ли, мое сокровище, нам стоит в скором времени ждать гостей. И ты должна выглядеть, как обычная милая девочка, послушная и набожная, понимаешь?

Матильда кивнула, но затем покачала головой. Известие о гостях ее ошарашило чуть ли не больше, чем странные подарки, и она все еще думала, что с дедушкой что-то не так.

– И что мне придется делать?
– спросила она, стараясь говорить ровно и не выдать своих опасений.

– Слушаться меня, - старый барон загнул палец, - носить платье, не бегать с дикими криками по дому, говорить тихо, смотреть в пол, делать вид, что тебя не интересуют никакие дикие звери и никакая охота... Матильда! Ты меня слышишь?

– Может быть, мне лучше притвориться мальчиком?
– безнадежно спросила Матильда.
– Я не хочу красить себе лицо этим.

– Делать это нормально и очень пользительно, - проворчал барон, хотя на его лице читалось откровенное сомнение.
– На твоем месте я бы порадовался, Матильда.

– Неужели вы с бабушкой раскрашивали друг друга в белый цвет?

– Не совсем, - после долгих колебаний признался старый барон.
– Мы жили в иное время, радость моя. Да и не было у нас ничего с твоей бабушкой, кроме вше... вещей, что на себе. Когда я взял ее в жены, - пояснил он.
– А у тебя есть все, о чем только может мечтать девочка. Поэтому хочешь или не хочешь, а тебе придется сделать так, как я скажу.

– Могу ли я спросить вас, кто этот гость?

– Мой старый друг, - он потемнел лицом (это выражение Матильда помнила из книги и теперь удивилась тому, как оно точно подошло к деду).
– Я хочу, чтобы он видел, что у нас все хорошо, ясно?

– Но у нас все хорошо, дедушка.

– Хорошо должно быть как дОлжно, - отрезал барон, и Матильда заморгала, ошарашенная языковыми вывертами.

– Ладно, - кротко ответила она со вздохом.
– Я намажу себе лицо, и надену платье, когда его сошьют, и не буду повторять тех слов, которые вы говорите, когда ударяетесь, и не буду бегать, и кричать тоже.

– И не выходи никуда из дома.

Матильда нахмурилась, но все-таки выдавила из себя:

– Обещаю.

Барон фон Ринген довольно потрепал ее по голове, но на душе у Матильды было неспокойно. Когда дед засыпал в своей комнате, а слуги уходили к себе, она иногда выбиралась наружу, отодвинув засов - сначала, чтобы подышать свежим ночным воздухом и послушать звуки темного леса. В сумерках на тропы выходили звери, и Матильда могла различить след зайца от следа лисы по одному лишь запаху; как-то раз чутьем она нашла три входа в лисье логово, где недавно вывелись лисята. Мать-лиса встревоженно тявкала, пытаясь отвлечь незваную гостью от своих детей, игравших с голубем в глубине норы (кто бы только мог ответить, откуда она точно знала, что это был голубь), но Матильда не желала им вреда, и потому просто слушала, как они резвятся. Она знала, где живут ежи, где в роще вырыл нору барсук, где вьют свои гнезда жаворонки и куропатки, где охотятся совы летом и зимой, но по вечерам интересовало ее вовсе не это.

Она выходила на дорогу, петлявшую мимо старого кладбища чьей-то семьи, исчезнувшей с лица земли (это точно были не их родственники, как клялся дедушка), и шла к деревне, пока не показывался один-единственный огонек, горевший у кабака. Матильда останавливалась на краю леса и задерживала дыхание; ей казалось, что она и лес - единое целое. "Маленькая язычница", - называл ее дедушка, когда сердился. Разумеется, она знала наизусть и "Отче наш", и "Символ Веры", и несколько псалмов, но в домашнюю часовню заходила редко, а в большой церкви не была никогда. Дед и сам не был охотником проводить службу - он даже с горечью смеялся, что всегда хотел быть добрым католиком, но превратился в протестанта. Матильда понятия не имела, в чем была между ними разница и кто это вообще такие, но на всякий случай поддакивала барону.

Здесь, в темнеющей роще, она набиралась смелости, чтобы выйти к низеньким домам и постоять под окнами, затянутыми бычьим пузырем и слюдой. Людские разговоры будоражили ее воображение, и она искренне недоумевала их простолюдинским бедам, считая их глупыми и неважными, но все же не могла устоять от того, чтобы не слушать их. Единственное, чего она не выносила, были звуки, которые издавали влюбленные. Она вздыхали, глупо шутили, целовались и делали вещи, присущие только зверям, и Матильда чувствовала, будто ее обманули и оскорбили, когда внезапно слышала их, краснея до самых ушей. Это было глупо, и то, что они делали, было глупо, но что-то внутри ехидно подталкивало ее жадно впитывать происходящее, и она никак не могла справиться с собой.

Дом злой старухи, что осмелилась перечить и угрожать деду, стоял поодаль от прочих. Вначале Матильда собиралась устроить ей какую-нибудь каверзу в отместку, но потом подумала, что это будет недостойно баронессы. Месть должна была быть более изысканной и пугающей.

Вначале Матильда приходила к ее дому дважды, не в силах придумать, ничего путного, и во второй раз на том месте, где она стояла накануне, лежала старая, сбитая подкова. Она показалась Матильде недобрым знаком, вызовом от старухи, поэтому в следующий раз баронесса принесла ей обглоданные голубиные косточки из совиного гнезда. Подкову она выкинула в реку, чтобы вода унесла с собой зло, но, к своему удивлению, в следующий раз вновь нашла ее лежавшей на том же месте.

Постепенно это начало походить на безмолвную игру, где не было установленных правил, но каждый знал, что ему надо делать и чего ждать. Матильда исправно носила к старухиному дому кости разных животных и птиц, чтобы найти на следующий день заговоренное железо, старую монетку или даже огниво. Огниво она оставила себе, но все остальное без малейшего угрызения совести выкидывала. Интересно, знала ли старуха, кто приходит к ее дому, когда выходила на рассвете убрать кости? Принюхивалась ли она к следам, как это делала сама Матильда, повинуясь древнему шепоту в ее голове?