Дом старого барона

– Эк вы их, Руди!
– заулыбался епископ, и на пухлых щеках появились ямочки.
– Вам повезло, что вас не слышит никто из сильных мира сего и никто здесь не донесет на вас. За такие слова можно оказаться в каменном мешке.

– Я знаю, - без улыбки сказал Руди.
– Трусы всегда мстительны. Но если я чувствую запах дерьма, я не буду называть его ароматом.

– Ай-ай, - покачал головой епископ и тревожно добавил.
– Представляю, что вы думаете обо мне!

– Разве только то, что вы чересчур любите свои маленькие удовольствия, епископ.

– Это правда...
– он достал из-за пояса маленькое зеркальце, украшенное драгоценными камнями и украдкой посмотрелся в него.

– В молодости я был преисполнен рвения стать аскетом, знаете ли. Но год проходит за годом, и я все больше понимаю, что жизнь сделает нас аскетами и помимо желания: старость, болезни, бедность... Какой смысл отказывать себе в маленьких радостях?

– Потому что дух становится тверд без них. Жены, дети, имущество, - ровно перечислял он, - все это заставляет человека бояться. А человек не должен бояться ничего, чтобы прожить жизнь достойно.

– Не достойно! Не достойно!
– вскричал епископ.
– Жить надо праведно, друг мой. Впрочем, мы никогда не могли сойтись с вами в этом вопросе.

Руди еле усмехнулся и наклонил голову в знак согласия.

– Вы улыбаетесь, потому что не знаете этих людей, - наставительно сказал епископ.
– Мне писали, что это один из самых диких уголков в Европе - густые леса и болота, дикие звери! Они не знают ни цивилизации, ни книг, ни музыки, ни театров - ничего, кроме Господа! Если вы можете себе представить дремучесть столетней давности, помноженную на страх, так это там. Одна-единственная церковь на отшибе, мой друг! Они выживают только благодаря тому, что рядом почтовый тракт, иначе...
– он покачал головой.
– Там даже разбойники не водятся, хотя казалось бы!

– Прелестное место, разве нет?
– заметил его собеседник.
– Там хорошо наставлять людей на путь истинный.

– О, - епископ махнул рукой, - это занятие неблагодарное.

– Вы слишком к ним добры. А я бы не отказался туда съездить, посмотреть на них. И барон фон Ринген... Мне кажется, когда-то я знал одного. Он был родом с востока, если мне не изменяет память.

– Вряд у вас получится возобновить с ним знакомство, - епископ устал и откинулся на спинку кресла.
– Я слышал, что он очень и очень нелюдим. Живет охотой, никогда не бывает при дворе, самодур, но к крестьянам, впрочем, добр... Он приехал сюда около двенадцати лет назад, и только вы говорите, что знаете его! Что ж, мне даже любопытно поглядеть, что из этого выйдет, если он примет вас!

– Давайте соединим приятное с полезным, - сказал ему Руди.
– Вы дадите мне письмо, в котором разрешите мне действовать от вашего имени, а я избавлю вас от головной боли с бесами и дьяволами.

– Какой вам с этого толк, друг мой?

– Думаю, что никакого. Но я слишком засиделся на одном месте без дела. А здесь может получиться что-то интересное.

– Опять вершить суд и выносить приговоры?
– улыбнулся епископ.

– Теперь у меня нет таких полномочий, - серьезно сказал Руди.
– Но я и не стремлюсь их возвратить, вы знаете.

– Ах, если вы хотите заниматься теперь такими мелочами, то возражать я не буду, - епископ сделал жест, приказав монаху отдать письмо.
– Но хватит о делах! Я намереваюсь сегодня заставить вас предаться удовольствиям, которые вы столь клеймите и от которых пытаетесь бежать. Здесь делают чудесную настойку, - мечтательно сказал он, - нам зажарят целого каплуна и целую стайку перепелок, подадут пирог с ливером и колбас: черных и белых. А вы пробовали эти жаренные в масле пирожки? Они почти тают на языке, словно ангельские перья!

– Никогда не пробовал есть перья, да еще ангельские, - ответил Руди, но слушал он епископа не без удовольствия.

– Для меня честь, что вы приглашаете меня. После всего, что случилось.

Что именно произошло, он уточнять не стал, но епископ понимающе кивнул. Монах, которому выпала честь читать письмо Его Превосходительству (Excellentia), был немало озадачен присутствием мирянина, который смел перечить самому епископу. Он хотел рассказать об этом братьям, но совсем забыл об этом, поскольку пришел к обеду, на котором всем долженствовало хранить молчание, а после оказалось, что один из братьев по ошибке вылил в котел с похлебкой бутыль чудесной соли от венгерской лихорадки, и остаток вечера прошел в отхожем месте. Таинственного мирянина монах встретил еще один раз, когда епископ уезжал из монастыря, и, поймав его суровый взгляд, решил, что любопытство грешно, и отбросил мысли узнать, кто этот человек, тем паче, вряд ли этого господина действительно звали Руди.

Для Лене настали темные дни. Она больше не выходила из дома без бабки, после того, как ее забросали камнями соседские дети, обозвав ведьмой. Теодора выставили из церкви за неподобающее поведение; из-за сестры он подрался даже со своими друзьями, пришел домой с разбитым носом и порванной одеждой и отлупил ее саму, пока бабка вышла в огород. Отец, несмотря на слабые протесты матушки, забрал его к себе в кузницу, учить настоящему делу, но заказов почти не было, и большую часть времени они перекладывали в кузнице крышу, чинили деревянный инвентарь и латали одежду. Лене помогала по хозяйству, стараясь стать еще незаметней, чем была, и грозная бабка иногда даже снисходила до того, чтобы погладить ее по голове.

За ужином, когда они собирались вокруг большого котелка с кашей или супом, и бабка читала молитву перед едой, семья обычно молчала, но молчание это было недобрым и осторожным. После пропажи девочек, которых так и не нашли, соседи особенно внимательно следили друг за другом, и любое слово могли истолковать превратно.

– Может быть, мне стоило бы их поискать еще один раз, - пробормотал отец как-то раз, не притрагиваясь к еде.
– Лес здесь большой, но я его знаю неплохо. Как-никак с детства по нему бродил.

– Скрываясь от отцовского ремня, - проворчала бабка Магда и сурово взглянула на матушку. Та покраснела, поскольку в свое время они с отцом прятались в лесу от родителей, которые не желали их свадьбы.
– Твой отец прекрасно знал, что такое приказ и дисциплина. И тебе бы не мешало просветиться. Что ты будешь делать, если встретишь медведя или волка? Стреляешь ты плохо, да и не из чего. Мушкет старый, небось, совсем вышел их строя.

– Зато бегаю быстро, - буркнул отец, и Теодор подавился кашей от смеха. Бабка, не глядя, отвесила ему подзатыльник.
– А отцовский мушкет я перебираю раз в несколько дет. Что с ним случится? Только тяжелый он, и подставка под него нужна. Сейчас-то у солдат ружья...

Бабка махнула рукой.

– Никогда не интересовалась мушкетами, - заявила она, - пока в меня саму не стреляли. Вы лучше вот что скажите: я слышала, что будто в город недавно прикатил какой-то важный тип, которому до всего есть дело, что у нас творится. Будто кто-то нажаловался ему, что здесь у нас чуть ли не ведьмин холм и танцы под луной с чертями.

Отец покачал головой и взглянул на матушку.

– Я...
– начала робко та, - ну... да... Правду говорят вроде.

– Ясно, - угрожающе сказала бабка. Она стянула с головы платок, который снимала редко, скрывая толстую седую косу, свернутую в пучок.
– Это плохо.