Дом старого барона

Она в упор поглядела на Лене, и та немедленно уставилась в стол, будто ничего не заметила.

Давным-давно, то ли год назад, то ли раньше, Лене отправилась собирать хворост вместе с бабкой. Пока они бродили по лесу, поднялась буря, начался сильный дождь, и ветер пригнал грозу с севера. Лене смутно помнила, как сильно стемнело, и лес мгновенно стал недружелюбным и колючим, подсовывая ей в лицо ветки, а под ноги - кусты. Она металась и звала на помощь, пока не охрипла, и каким-то чудом ей удалось выйти в рощицу, где рос старый и высокий дуб. Лене не помнила ничего из того, что случилось потом, после того, как она бросилась к нему, чтобы подсохнуть под густой листвой, разве что оглушительный звук церковного колокола, словно она оказалась внутри него во время боя, но бабка говорила, что нашла ее без сознания на земле. Она говорила, что сначала даже не могла дотронуться до внучки, словно ту окутал невидимый и колючий кокон, и что ее волосы обгорели на концах. Дуб же с тех пор был расколот молнией на две части, и иногда Лене ходила смотреть на него, будто желала убедиться, что он настоящий.

Ни матушке, ни отцу бабка ничего об этом не сказала, после того, как убедилась, что Лене здорова и невредима. Но ей пришлось удостовериться и в том, что внучка после этого происшествия переменилась.

Когда Лене принесла ей черепки от пропавшего горшка, которого Магда хватилась с утра, бабка первым делом выпорола ее, уверенная в том, что девчонка сама же его и разбила. Сквозь хлюпанья носом и горькие слезы ей удалось расслышать, что Лене просто знала, где он лежит, и что она не разбивала его. Раздосадованная Магда поучила ее тогда и за вранье, и за упрямство, но после двух находок того же толка - Лене просто шла и подбирала потерянную вещь, - задумалась. Ради интереса она спрятала несколько лоскутков вокруг дома, пока все спали, и после просьбы отыскать Лене принесла их очень быстро. Девчонка никак не могла знать, где они спрятаны, и Магда не на шутку обеспокоилась.

– Господи милосердный, Пресвятая Дева, - бормотала она в церкви себе под нос, пока все пели псалмы.
– Избави нас от лукавого и его даров. Не надо нам ничего, что б беду накликало. Дай нам жить хорошо и не голодно.

Пресвятая Дева ее не услышала, и Лене продолжила удивлять ее. То она ясно говорила, кто сейчас придет в их дом, то безошибочно определяла, что тот или иной человек врет... К счастью, девчонка не всегда была права, а то бы Магда заподозрила, что ту подменили цверги, чтобы посмеяться над людьми. И все же внучка изменилась, стала чураться большинства людей и возиться с животными. Лене всегда подбирала каких-то болезных заморышей - то зайца без глаза, то хромого голубя, и они быстро крепли рядом с ней.

– Что ты делаешь с ними?
– спросила как-то раз ее бабка.

– Не знаю. Им плохо, они идут ко мне. Я им боль снимаю.

– Как это ты им боль снимаешь?

Лене пожала плечами и поковыряла босой ногой землю. Она сорвала травинку, зажав ее между пальцами ноги.

– Не знаю...
– с неохотой сказала она и на всякий случай сжалась, ожидая наказания, но Магда лишь сурово ей приказала:

– Никогда и никому не говори об этом, слышишь?

– И тебе?

– И мне. Знать ничего не хочу об этом! Слава Господу, твои родители ничего не замечают, даже если у них под носом вдруг окажется пропасть. Но недобрых глаз в деревне много, это тебе ясно?

Она взяла ее за плечо и тряхнула, словно девчонка так могла понять всю сложность их бытия. Лене кивнула, но взгляд ее затуманился, и про себя Магда опять взмолилась, чтобы беда миновала их дом.

И вот теперь к ним является инквизитор, у которого наверняка много верных слуг, готовых шепнуть о странном, и что может быть хуже, чем девочка, которая лечит наложением рук, внучка признанной ведьмы и дочь кузнеца, седьмая дочь, если считать и тех детей, которых пришлось похоронить ее сыну. Лене сжалась, когда Магда властно потрепала ее по голове.

– Это плохо, - повторила она.
– Но мы с Гансом переживали и не такое. Будем жить как жили, а если мне придется отправиться на допрос, так что ж... Не в первый раз.

"Вас бы сохранить", - неслышно повисло в воздухе, и матушка опасно всхлипнула.

– Черт знает, что такое, - пробормотал дед, швырнув свой плащ в сторону, как только зашел в дом. Он был недоволен и раздосадован после обычной поездки в город и лишь кивнул Матильде, которая по обыкновению встречала его у дверей.

– Вина!
– крикнул он слуге.
– У меня пересохло в горле! Растопить очаг, подать мне мое кресло и трубку! Хотя нет, трубки не надо. Через час подай ужин.

После визита той старухи он почему-то бросил курить, и в усадьбе появились другие запахи, которых Матильда раньше не замечала: затхлости и старых вещей. У барона изменились и иные привычки: он стал вставать и ложиться в разное время и прекратил заниматься с внучкой фехтованием, оставив ей только неподвижное тряпичное чучело, на котором она должна была отрабатывать удары палкой, да полосу в зале для отработки движений. Заниматься одной было скучно, и она впервые жалела о том, что у нее не было брата или сестры.

– Я привез тебе подарок, Матильда, - заговорщически сказал старый барон, но его тон был таким отстраненным, что стало ясно, он вспомнил о подарке лишь случайно и не особо выбирал, что купить. До последнего Матильда надеялась, что он привез ей кинжал или собственную шпагу, но барон достал пухлый сверток, в котором лежало что-то мягкое.
– Можешь развернуть его.

Она быстро разорвала веревку, помогая себе зубами, и развернула плотную серую ткань. Под ней оказалось что-то блестящее, мягкое, нежно-голубое, и край шелковой ткани упал к ее ногам.

– Что это?
– спросила Матильда упавшим голосом.

– Я вспомнил, что у тебя осталось лишь одно платье и подумал, что ты уже достаточно выросла, чтобы получить новое.

– Но его все равно никто здесь не сможет сшить!
– воскликнула она и прикусила язык, чтобы не получить за дерзость.

– Я выписал и портного, которого привезут завтра. И учителя танцев, который сделает так, чтоб ты прекратила горбиться и топать, когда ходишь, - строго сказал барон.
– И еще вот. Это тоже тебе.

Матильда похолодела. Она ошиблась и приняла его тон за равнодушие, но это было не так, наоборот, дед слишком сильно задумался о ее будущем. Он вручил ей корзинку, из которой сильно пахло чем-то сладким; Матильда засунула в нее нос и немедленно расчихалась до слез.

– Но-но, не так быстро! Можешь унести ее к себе в комнату и посмотреть, что там... Ткань оставь здесь. Я пока намереваюсь отдохнуть. И, кстати, что надо сделать?

– Благодарю вас, дедушка, - пролепетала она, обуреваемая смешанными чувствами. Барон фон Ринген строго глядел на нее, и Матильда опомнилась, что забыла сделать книксен, которому он безуспешно учил ее в последние дни. Она приподняла пальцами уголки воображаемого платья и присела. Дед довольно кивнул, погладил ее по голове и сел перед очагом в скрипнувшее кресло.

В корзинке лежали две коробочки (одна маленькая и одна большая) и стеклянный флакончик, перевязанный шелковой лентой. Матильда поглядела на него с подозрением, принюхиваясь к резкому цветочному запаху, который он источал, и взялась открывать коробки. С первой она промучилась минут пять, пока случайно не нажала на что-то сбоку, и крышка легко упала ей на колени, испачкав бриджи чем-то белым. В жестянке лежала белая мазь, и Матильда сначала понюхала ее, а потом попробовала на вкус и долго отплевывалась от отвратительного металлического привкуса на языке. Во второй коробочке оказались краски всех оттенков красного и целый набор кистей, мягких, как беличья шкурка. Матильда пощекотала себе руку одной из них, но так и не поняла зачем дед купил их, поэтому отложила в сторону.