Домби и сын

— Чмъ ты живешь, матушка?

— Милостыней, мое дитятко.

— И воровствомъ?

— Да, по-временамъ и воровствомъ, да только ужъ какое мое воровство? Я стара, хила и начинаю всего бояться. Бездлку какую-нибудь съ мальчишки или двченки, и то все рже и рже. A вотъ я недавно слонялась за городомъ, лебедушка моя, и подмтила недурную поживу. Я караулила.

— Караулила?

— Я не спускала глазъ съ одной семьи, мое дитятко, — продолжала старуха умоляющимъ тономъ, предупреждая возраженіе и упреки.

— Съ какой семьи?

— Тс!.. Не сердись на меня, лебедушка. Я это длала изъ любви къ теб, поминая свою заморскую красотку.

Старуха взяла и поцловала ея руку. Въ глазахъ ея опять выразилась просьба о пощад.

— Это было давненько, мое дитятко: я пробиралась за угломъ и тутъ мн удалось заманить къ себ его маленькую дочь.

— Чью дочь?

— Не его, Алиса, не его. Что ты на меня такъ сердито смотришь? Право не его. Это не можетъ быть.

— Чью же? Ты сказала, его дочь.

— Да не кричи такъ громко. Ты пугаешь меня, касатушка. Дочь м-ра Домби, только м-ра Домби. Съ той поры я видала ихъ сплошь да рядомъ. Я видала и е_г_о.

При послднемъ слов старуха съежилась и отпрянула назадъ, какъ будто боялась взрыва ярости въ своей дочери. Но хотя лицо Алисы, постоянно обращенное на мать, выражало сильнйшее негодованіе однако она не тронулась съ мста, только кулаки ея тсне прижались къ груди, какъ-будто она хотла этимъ удержать ихъ отъ нападенія при внезапной злости, которая ею овладла.

— Какъ мало онъ думалъ, кого видлъ передъ собой! — взвизгнула старуха, подымая сжатые кулаки.

— И какъ мало онъ объ этомъ заботился! — проворчала Алиса сквозь зубы.

— A мы стояли съ нимъ лицомъ къ лицу. Я разговаривала, и онъ разговаривалъ. Я сидла и караулила, когда онъ ходилъ въ рощ между деревьями. При каждомъ шаг я посылала ему вслдъ тысячи чертей и проклинала его на вс корки.

— Большое ему дло до твоего проклятья! Онъ, я думаю, живетъ себ припваючи.

— Да, ему ни чорта не длается…

Старуха остановилась, такъ какъ лицо и вся фигура ея дочери исказились страшнымъ образомъ. Казалось, ея грудь хотла лопнуть отъ напряженій подавляемой злобы. Ея усилія задушить въ себ эту бурю были столь же страшны, какъ и самая ярость. Однако, ей удалось преодолть себя, и посл минутнаго молчанія она спросила:

— Онъ женатъ?

— Нтъ, лебедушка.

— Женится, можетъ быть?

— Не знаю, a кажись, что нтъ. Но его начальникъ и пріятель женится, и вотъ гд мы поздравимъ его такъ, что самъ дьяволъ въ присядку запляшетъ предъ его глазами!

Старуха кричала и прыгала, какъ вдьма въ полномъ разгар сатанинской вечеринки.

— Мы натшимся, говорю теб, по горло, и эта женитьба отзовется ему на томъ свт. Помяни мое слово.

Дочь бросила на нее вопросительный взглядъ.

— Но ты измокла, моя касатка, устала, какъ собака, и проголодалась, какъ волчица. Чмъ бы тебя накормить и напоить?

Старуха бросилась къ шкафу и, вытащивъ нсколько полупенсовъ, звякнула ими объ столъ.

— Вотъ моя казна, вся тутъ, и больше — ничего. У тебя нтъ деньженокъ, Алиса?

Невозможно описать, какою жадностью наполнились глаза старухи, когда дочь ползла за пазуху за полученнымъ подаркомъ.

— Все?

— Ничего больше. И это подано изъ состраданья.

— Изъ состраданья — эхва? — завизжала старуха, впиваясь въ серебряную монету, которая, къ ея отчаянію, все еще была въ рукахъ ея дочери. — Нутка, посчитаемъ. Шесть да шесть — двнадцать, да еще шесть восемнадцать. Такъ! Теперь распорядимся на славу. Сейчасъ побгу за хлбомъ и водкой.

И съ проворствомъ, необыкновеннымъ въ дряхлой старух, она напялила дрожащими руками дырявую шляпу и накрылась шалью. Монета, къ ея отчаянію, все еще была въ рукахъ Алисы.

— Какая же намъ потха отъ этой женитьбы? Ты еще не сказала, матушка.

— Да ужъ будетъ потха, — отвчала мать, про должая возиться около лохмотьевъ, — потха отъ гордости, отъ ненависти, и ужъ никакъ не отъ любви, — потха отъ ссоры этихъ гордецовъ и отъ опасности… отъ опасности, Алиса.

— Отъ какой же?

— Увидишь, a покамстъ помалчивай. Я знаю, что знаю. Не худо бы имъ оглядться и держать ухо востро. A ужъ моя двка найдетъ себ мстечко, — ухъ! — какое мстечко!

И улучивъ минуту, когда дочь, занятая размышленіемъ, разжала руку, гд хранилась серебряная монета, старуха мгновенно ее выхватила и скороговоркой продолжала:

— Побгу, моя касатка, побгу за хлбомъ и за водкой. Славно поужинаемъ.

Говоря это, она перебрасывала деньги съ руки на руку. Алиса взяла назадъ свою монету и прижала ее къ губамъ.

— Что ты, Алиса? цлуешь монету? Это похоже на меня. Я часто цлую деньги. Он къ намъ милостивы во всемъ, да только жаль, что не кучами приходятъ.

— Не припомню, матушка, чтобы я прежде когда это длала. Теперь цлую эту монету изъ воспоминанія объ особ, которая подарила мн ее.

— Вотъ что! Ну, пожалуй, и я ее поцлую, a надо ее истратить. Я мигомъ ворочусь.

— Ты, кажется, сказала, матушка, что знаешь очень много, — проговорила дочь, провожая ее глазами къ дверямъ. — Видно безъ меня ты поумнла!

— Да, моя красотка, — отвчала старуха, обернувшись назадъ. — Я знаю гораздо больше, чмъ ты думаешь. Я знаю больше, чмъ онъ думаетъ. Я изучила его насквозь.

Дочь недоврчиво улыбнулась.

— Я даже знаю всю подноготную объ его брат, Алиса, — продолжала старуха, вытягивая шею и длая отвратительныя гримасы. — Этотъ братецъ, видишь ты, могъ бы за покражу денегъ отправиться туда, гд и ты проживала. Онъ живетъ съ сестрой, вонъ тамъ, за Лондономъ, подл Сверной дороги.

— Гд?

— За Лондономъ, подл Сверной дороги. Я теб покажу, если хочешь. Домишко дрянной, ты увидишь. Да нтъ, нтъ, не теперь, — завизжала старуха, увидвъ, что дочь вскочила съ мста, — не теперь. Вдь это далеко отсюда, около мили, a пожалуй, что и больше. Завтра поутру, если захочешь, пожалуй, я тебя поведу. Пора за ужиномъ…

— Стой! — закричала дочь, ухватившись за старуху, которая уже собиралась юркнуть изъ комнаты. — Сестра хороша какъ демонъ, и y ней каштановые волосы?

Озадаченная старуха утвердительно кивнула головой.