Домби и сын

Многія полузабытыя мысли зароились теперь въ душ Герріэтъ Каркеръ посл этого визита. Уже давно ни одинъ гость не переступалъ черезъ этотъ порогъ; давно не раздавался въ ея ушахъ музыкальный голосъ искренней симпатіи. Долго еще она видла передъ собой благородную фигуру незнакомца и, казалось, внимательно прислушивалась къ его словамъ. Онъ затронулъ самую чувствительную струну ея сердца и со всею силою пробудилъ въ ея душ то роковое событіе, которое измнило всю ея жизнь.

Герріэтъ Каркеръ принялась за работу и старалась высвободиться изъ-подъ бремени тяжелыхъ впечатлній, но работа сама собою вывалилась изъ рукъ, и мысли ея унеслись далеко за предлы повседневныхъ занятій. Мечтая и работая она не замчала, какъ проходило время и погода измнялась. Горизонтъ, сначала тихій и ясный, постепенно покрылся облаками; втеръ уныло зажужжалъ въ окна, крупныя капли дождя забарабанили по кровл, и густой туманъ, налегшій на городъ, совершенно скрылъ его изъ виду.

Въ такую погоду она часто съ грустью и сожалніемъ смотрла на несчастныхъ тружениковъ, которые тащились въ Лондонъ по большой дорог, усталые, печальные, какъ будто предчувствовавшіе, что нищета ихъ погрузится въ огромномъ город, какъ капля въ океан или песчинка на морскомъ берегу. День за днемъ волочились жалкіе скитальцы для насущной корки хлба, въ ведро и ненастье, въ зной и стужу, обливаемые потомъ, продуваемые насквозь холоднымъ втромъ. И никогда не возвращались они назадъ, поглощенные въ этомъ бездонномъ омут человческихъ суетъ и треволненій житейскаго моря, пошлыя жертвы госпиталей, кладбища, острога, желтаго дома, лихорадки, горячки, тифа, разврата и — смерти!

Пронзительный втеръ завывалъ и бсновался на заброшенномъ пустыр, съ отчаянною яростью; со всхъ сторонъ налегли густыя тучи, и ночь среди благо дня воцарилась на мрачномъ горизонт. Передъ окномъ Герріэтъ Каркеръ обрисовалась одна изъ этихъ несчастныхъ фигуръ съ позорнымъ клеймомъ отвратительной нищеты.

Женщина. Одинокая женщина лтъ тридцати, высокая, правильно сложенная, прекрасная, въ нищенскихъ лохмотьяхъ. Пыль, млъ, глина, известь, щебень, — вс принадлежности загородной дороги, клочками висли на ея сромъ капот, промоченномъ до послдней нитки. Ни шляпки, ни чепчика на голов, и ничто не защищало ея густыхъ черныхъ волосъ, кром грязной косынки, которой изорванные концы вмст съ волосами заслоняли ея широкіе черные глаза, окончательно ослпленные втромъ. Часто она останавливалась среди дороги и старалась черезъ густой туманъ разглядть окружающіе предметы.

Въ одну изъ такихъ минутъ ее замтила Герріэтъ Каркеръ; когда ея руки опустились на лобъ, загорвшій отъ солнца, расчистили на лиц громоздившіяся пряди растрепанныхъ волосъ и клочки изорванной косынки, во всей ей фигур, дикой и прекрасной, ярко обозначались слды позорнаго равнодушія и къ погод, и ко всмъ окружающимъ предметамъ Эта ужасная безпечность, въ связи съ нищетой и дикимъ отчаяніемъ, глубоко растрогала сердце женщины, которая ее наблюдала. Она подумала обо всемъ, что было унижено и развращено вн и внутри ея: о скромныхъ прелестяхъ души, задавленныхъ и окаменлыхъ, подобно прелестямъ прекраснаго тла, о многихъ дарахъ природы, развянныхъ втромъ, какъ эти растрепанные волосы.

Размышляя объ этой прекрасной развалин среди бури и проливного дождя, Герріэтъ не отворотилась отъ нея съ негодованіемъ, какъ это на ея мст сдлали бы тысячи знатныхъ женшинъ, но пожалла о ней отъ всего сердца.

Между тмъ ея падшая сестра пробиралась впередъ, бросая дикій и туманный взглядъ на отдаленный городъ, закрытый туманомъ. Походка ея была тверда и смла, при всемъ томъ усталость измучила ее ужасно, и посл минутной нершительности она услась на кучу кирпичей. Неумолимый дождь продолжалъ колотить ее спереди и сзади, но она объ этомъ не заботилась.

Она была теперь насупротивъ Каркерова дома. Поднявъ голову, за минуту покрытую обими руками, она встртилась съ глазами Герріэтъ.

Въ то же мгновеніе Герріэтъ выбжала къ воротамъ и махнула ей рукой.

Странница подошла.

— Зачмъ вы стоите на дожд? — ласково спросила Гарріетъ.

— Затмъ, что мн некуда дваться.

— Но жилыя мста отъ васъ недалеко. Не угодно ли войти сюда? — Герріэтъ указала на дверь, — вы найдете радушный пріемъ.

Странница вошла. Ея взоръ не обнаружилъ никакой благодарности, и, казалось, дикое сомнніе было ея единственнымъ чувствомъ. Не говоря ни слова, она сла на стулъ и поспшила сбросить съ ноги изорванный башмакъ, откуда посыпались мусоръ и щебень. Нога была изранена и въ крови.

Герріэтъ Каркеръ испустила пронзительный крикъ. Странница посмотрла на нее съ презрительной и недоврчивой улыбкой.

— Израненная нога — эгэ! Какая тутъ бда? и что вамъ за дло до израненной ноги y такой женщины, какъ я?

— Потрудитесь омыть и перевязать вашу ногу, — сказала Герріэтъ ласковымъ тономъ. — Позвольте подать вамъ воды и полотенце.

Женщина судорожно схватила ея руку и, закрывъ ею свои глаза, принялась рыдать, — не какъ женщина, но какъ суровый мужчина, застигнутый врасплохъ въ своей необыкновенной слабости. Ея грудь подымалась высоко, глаза горли лихорадочнымъ блескомъ, и все обличало сильнйшее волненіе.

Больше изъ благодарности, чмъ по чувству самосохраненія, странница обмыла и перевязала израненную ногу. Потомъ Герріэтъ предложила ей остатокъ своего умреннаго завтрака и посовтовала передъ отправленіемъ въ дальнйшій путь обогрться и осушить передъ каминомъ измоченное платье. Опять больше изъ благодарности, чмъ изъ нкоторой заботливости о себ самой, странница услась передъ каминомъ и, не снимая съ головы изорванной тряпки, нагрвала ее ладонью своей руки. Вдругъ, оторвавъ глаза отъ камина, она обратилась къ радушной хозяйк.

— Бьюсь объ закладъ, вы думаете теперь, что я была когда-то красавицей не послдней. Взгляните на меня.

Съ какимъ-то дикимъ неистовствомъ она взъерошила обими руками свои волосы и потомъ забросила ихъ назадъ, какъ будто въ рукахъ ея были страшныя зми.

— Вы чужая въ этомъ мст? — спросила Гер ріэтъ.

— Чужая! — отвчала она, пріостанавливаясь на каждой фраз и заглядывая въ огонь. — Да, чужая, лтъ десять или двнадцать… Календарей не водится тамъ, гд я была. Лтъ десять или двнадцать… Много утекло воды съ той поры. Я совсмъ не узнаю этой страны.

— Вы были далеко?

— Очень далеко. За морями. Цлые мсяцы зды сухопутной и морской. Я была тамъ, куда отвозятъ арестантовъ, — прибавила она, обративъ широкіе глаза на свою собесдницу. — Я сама была арестанткой.

— Богъ, конечно, простилъ васъ!

— До Бога высоко, a люди близко, да не прощаютъ! — вскричала она, кивая головой на огонь. — Если бы на земл было больше снисхожденія, авось и на неб… да что тутъ болтать объ этомъ!

Это было произнесено тономъ подавленной злобы; но когда она встртилась съ кроткимъ и любящимъ взоромъ Герріэтъ, лицо ея утратило суровое выраженіе.

— Кажется, мы съ вами однихъ лтъ? — продолжала она, перемняя разговоръ. — Я, можетъ, постарше годомъ или двумя. Подумайте объ этомъ.

Она вздохнула, повсила голову и опустила руки съ отчаяннымъ видомъ погибшаго человка.

— Все можно загладить, и раскаиваться никогда не поздно, — сказала Герріэтъ. — Вы, конечно, раскаялись и…

— Нтъ. Я не изъ такихъ. Я не могу и не хочу. И зачмъ? Толкуютъ мн объ исправленіи, о покаяніи; a кто, позвольте узнать, раскаялся въ обидахъ, которыя мн сдланы?