Домби и сын

Она встала, повязала голову платкомъ и поворотила къ дверямъ.

— Куда вы идете?

— Туда, въ Лондонъ.

— Въ какой-нибудь домъ?

— У меня есть мать. Думаю, что есть, а, можетъ, и нтъ. Она мн столько же мать, сколько ея берлога жилой домъ, — заключила бродяга съ дикимъ смхомъ.

— Возьмите вотъ это, — сказала Герріэтъ, подавая серебряную монету. — Это бездлица, но ее достанетъ вамъ на одинъ день.

— Вы замужемъ? — спросила бродяга, принимая монету.

— Нтъ. Я живу съ братомъ. У насъ нтъ лишнихъ денегъ, иначе бы я предложила вамъ больше.

— Вы позволите мн поцловать васъ?

Вмсто отвта Герріэтъ Каркеръ подставила щеку. Еще разъ путница схватила ея руку и прикрыла ею заплаканные глаза.

Черезъ минуту она исчезла.

Исчезла въ мрачную ночь, въ проливной дождь, при завываніи сильнаго втра. Въ город мерцали огни, и туда, черезъ безплодный пустырь, направила свои стопы странная женщина, готовая погрязнуть въ этомъ бездонномъ омут страстей и разврата.

Глава XXXIV Еще мать и дочь

Въ грязной и мрачной лачуг сидитъ грязная и мрачная старуха. Она прислушивается къ завывапію втра, къ дождевымъ каплямъ и, корчась въ три погибели, разгребаетъ жалкій огонь въ жалкомъ камин. Какъ скоро дождевая капля, пробиваясь черезъ дырявую кровлю, падаетъ и шипитъ на потухающемъ угл, старуха вздрагиваетъ, вздергиваетъ голову и потомъ опять опускаетъ ее ниже и ниже вплоть до пожелтвшаго костляваго остова груди.

Нтъ въ избушк ни одной свчи, и только догорвшее полно изъ камина проливаетъ тусклый свтъ на окружающіе предметы. Кучи лохмотьевъ, кучи костей, жалкая постель, два, три изуродованныхъ табурета, дв-три хромыя скамейки, черныя стны, черный потолокъ, — вотъ все, на что выглядывалъ догоравшій огонь, похожій на глазъ дикаго полууснувшаго звря. Съежившись передъ огнемъ грязнаго, разваливающагося камина, старуха сидла молча, протянувъ грязныя ноги на грязный половикъ и пялила тусклыя буркулы, какъ вдьма, готовая черезъ минуту, черезъ дв, выскочить въ трубу на шабашъ чертей, изъ которыхъ одинъ уже выставлялся въ половину на стн, въ половину на потолк, выдлывая страшныя гримасы и дожидаясь, по-видимому, чтобы открыть сатанинскую вечеринку адскимъ вальсомъ вельзевулова изобртенія.

Но это былъ не чортъ. Въ его подобіи обрисовывалась только гигантская тнь гадкой вдьмы, чавкающей съ неутомимою дятельностью. Если бы Флоренса какимъ-нибудь случаемъ очутилась въ этой берлог и взглянула на оригиналъ чудовищной тни, она мигомъ и безъ всякаго затрудненія угадала бы въ немъ фигуру доброй бабушки Браунъ, несмотря на то, что ея дтское воспоминаніе объ ужасной старух было, можетъ быть, столь же преувеличеннымъ представленіемъ истины, какъ и отраженіе тни на стн и потолк. Но Флоренса не приходила, не заглядывала, и м-съ Браунъ, не угаданная никмъ, спокойно засдала подл дымившейся головешки.

Дождевыя капли полились сильне, но уже не въ печь. Старуха быстро подняла голову и начала прислушиваться. Чья-то рука ухватилась за дверь, и въ комнат послышались шаги.

— Кто тамъ? — спросила старуха, озираясь черезъ плечо.

— Добрый человкъ съ добрыми встями.

— Съ добрыми встями? Откуда?

— Изъ чужихъ краевъ.

— Изъ-за моря? — крикнула старуха, вставая съ мста.

— Да, изъ-за моря.

Старуха поспшно подгребла уголья и подошла къ вошедшей фигур, которая между тмъ затворила дверь и остановилась среди комнаты. Быстро опустивъ руку на ея промокшій капотъ и поворотивъ ее къ огню, чтобы разглядть, старуха испустила жалобный вой, обличавшій ея обманутую надежду.

— Что съ тобою? — спросила фигура.

— У! У! — вопила вдьма, закинувъ голову назадъ.

— Да что съ тобою?

— Охъ! охъ! нтъ моей двки, — завизжала м-съ Браунъ, вздергивая плечами и закинувъ руки на затылокъ, — гд моя Алиса? гд моя красная дочка? Они задушили ее!

— Не задушили, если твое имя — Марвудъ.

— Видала ли ты мою двку, а? Видала ли ты мою красотку, ась? Нтъ ли отъ нея грамотки?

— Она сказала, что ты не умешь читать.

— И то правда, не умю. Да, не умю, дьяволъ меня побери, — визжала старуха, ломая себ руки.

— Что ты не зажжешь свчи? — спросила фигура, осматриваясь вокругъ комнаты.

Старуха зачавкала, замямлила, замотала головой, вынула изъ шкапа сальный огарокъ, всунула дрожащею рукою въ печь, затеплила кое-какъ и поставила на столъ. Грязная свтильня горла сперва тускло, такъ какъ сало заливало фитиль, и прежде, чмъ слпоглазая бабушка могла различить что-нибудь съ нкоторою ясностью, фигура сла на скамейку, сложила руки на груди, опустила глаза въ землю и, сорвавъ съ головы грязную косынку, положила ее на столъ подл себя. Нсколько минутъ продолжалось молчаніе съ обихъ сторонъ.

— Стало быть, моя красотка велла теб сказать что-нибудь на словахъ? Что же ты не говоришь? Ну, что она сказала?

— Взгляни, — отвчала фигура.

Повторивъ это слово съ испуганнымъ видомъ, старуха посмотрла на собесдницу, на стны, на потолокъ и опять на собесдницу.

Алиса сказала: взгляни еще, матушка!

Старуха опять оглянулась вокругъ комнаты съ величайшимъ вниманіемъ и вдругъ, выпучивъ глаза на загадочную незнакомку, испустила пронзительный крикъ и бросилась къ ней на шею.

— Ты ли это, моя двка, моя Алиса? Дочка моя, красотка моя! Живехонька! здоровехонька! опять воротилась къ своей матери!

И, повиснувъ на груди этой женщины, старуха перекачивалась изъ стороны въ сторону, не замчая, что ласки ея принимаются холодно и неохотно!

— Двка моя! Алисушка! красотка моя! куколка ненаглядная! опять ты здсь, въ родномъ гнзд!

Бросившись на полъ, она положила голову на колни своей дочери, обвивъ ея станъ костлявыми руками, и опять начала перекачиваться изъ стороны въ сторону съ неистовымъ обнаруженіемъ всхъ жизненныхъ силъ, какія въ ней оставались.

— Да, матушка, — отвчала Алиса, поцловавъ мать и стараясь, однако же, высвободиться изъ ея объятій, — я здсь, наконецъ, въ родномъ гнзд. Пусти меня, матушка, пусти. Вставай и садись на стулъ. Что за нжности? Отойди, говорю теб.

— Она воротилась еще суровй, чмъ ушла! — закричала мать, выпучивъ глаза на ея лицо и продолжая держаться за ея колни, — она не заботится обо мн! Столько лтъ я сиротла и вела каторжную жизнь, a она и смотрть не хочетъ.

— Что ты хочешь сказать, матушка? — возразила Алиса, отодвигая ноги, чтобы удалить привязчивую старуху, — сиротла не одна ты, и каторга была не для тебя одной. Вставай и садись на стулъ.

Старуха встала, всплеснула руками, завизжала и остановилась съ выпученными глазами въ нсколькихъ шагахъ отъ дочери. Потомъ, взявъ свчу, она обошла ее кругомъ, осматривая съ ногъ до головы съ болзненными стонами и дикими тлодвиженіями. Затмъ она сла на стулъ, захлопала руками, закачалась во вс стороны и застонала еще страшне.

Не обращая никакого вниманія на горькія жалобы старухи, Алиса скинула мокрый капотъ, оправила платье и опять услась на прежнемъ мст, скрестивъ руки на груди и обративъ глаза на каминъ. Старуха продолжала бсноваться.