Домби и сын

— Да вдь бды тутъ нтъ, касатикъ! — воскликнула старуха съ дикимъ смхомъ и хлопая руками. — Какой ты нынче скрытиый Робинъ! вотъ что значитъ попасть въ люди. Ну, a все-таки бды тутъ нтъ.

— Нтъ-то нтъ, оно, пожалуй, и такъ, — возразилъ Робинъ, бросая опять отчаянный взглядъ на бутылочный амбаръ, — a болтать, по-моему, никакъ не слдуетъ даже о пуговицахъ моего хозяина. Я вдь знаю, что говорю. Лучше повситься или утопиться, чмъ заводить что на его счетъ. Я бы вамъ ни за что не сказалъ его имени, если бы вы сами не знали. Говорите о чемъ-нибудь другомъ.

Между тмъ, какъ Точильщикъ опять повелъ глазами по площадк, старуха сдлала тайный знакъ своей дочери. Понявъ смыслъ этого мгновеннаго жеста, Аіиса отвела глаза отъ мальчишки, который ихъ угощалъ, и сла, какъ прежде, закутавшись въ свой плащъ.

— Робинъ! — сказала старуха, приглашая его на другой конецъ скамейки. — Ты всегда былъ моимъ ненагляднымъ любимцемъ… былъ или нтъ? Ну, говори же, касатикъ, да или нтъ.

— Да, бабушка, да! — отвчалъ Точильщикъ, длая прежалкую гримасу.

— И ты могъ меня оставить! — сказала старуха, обвивая руками его шею. — Ты убжалъ, да и нропалъ, и нтъ о теб ни слуху, ни духу, мошенникъ ты этакій! Что бы теб хоть разъ какъ-нибудь забжать къ старымъ друзьямъ и подать о себ всточку! Такъ нтъ, плутяга, загордился, ой, ой!

— Поди-ка попробуй пожить съ такимъ хозяиномъ, какъ мой, — заголосилъ въ отчаяніи Точильщикъ, — онъ видитъ, кажись, за тридевять земель и знаетъ побольше всякаго чорта. Поневол тутъ загордишься, да и прикусишь языкъ.

— Стало быть, ты никогда не навстишь меня, Робинъ? — вскричала м-съ Браунъ. — Никогда ты не придешь ко мн, голубчикъ?

— Нтъ, нтъ, бабушка, приду. Съ чего ты накинулась? приду, говорятъ теб.

— Ай же соколикъ! вотъ это хорошо! Люблю дружка за обычай, — кричала старуха, осушая слезы на своей щек и сжимая его въ своихъ объятіяхъ. — Придешь на старое мсто, Робинъ?

— Да, бабушка.

— Скоро, касатикъ?

— Скоро.

— И часто будешь ходить, голубчикъ ты мой?

— Да, да, да, — отвчалъ Робинъ скороговоркой, — буду ходить часто, бабушка, ей Богу.

— Ну, любезный, если ты не врешь, — сказала м-съ Браунъ, поднявъ руки и закинувъ голову назадъ, — я никогда не подойду къ твоей квартир, хотя и знаю, гд ты живешь, никогда не заикнусь о теб, мой голубчикъ, никогда!

Это восклицаніе послужило каплей утшенія для бднаго Точильщика, и онъ, взявъ руку м-съ Браунъ, умолялъ ее со слезами на глазахъ, чтобы она, ради Бога, не разстраивала его счастья. М-съ Браунъ согласилась, и въ доказательство еще разъ заключила въ нжныя объятія своего закадычнаго друга. Вставъ, наконецъ, со скамейки, чтобы идти за дочерью, она приложила палецъ къ губамъ и шепотомъ начала просить денегъ.

— Шиллингъ, мой милый, или хоть полъ-шиллинга, ради стараго знакомства! Я бдна, кормилецъ, a моя дочь, — м-съ Браунъ оглянулась черезъ плечо — это вдь дочь хмоя… она моритъ меня и голодомъ, и холодомъ.

Но когда Точильщикъ сунулъ шиллингъ въ ея руку, Алиса, быстро обернувшись назадъ, выхватила монету и бросила на полъ.

— Какъ, матушка! — вскрикнула она, — опять деньги! деньги съ начала до конца! Разв ты забыла, что я говорила теб только-что? Молодой человкъ, можете взять вашу монету.

Старуха страшно застонала, когда y нея вырвали деньги, но, не смя прекословить, поковыляла за своей дочерью въ переулокъ, выходившій отъ этого двора. Ошеломленный Точильщикъ, наблюдавшій ихъ съ своего мста, вскср увидлъ, что об женицины остановились и вступили между собою въ жаркій разговоръ, при чемъ молодая не разъ длала рукою грозное движеніе, относившееся, вроятно, къ предмету ея рчи.

— Вотъ тутъ и валандайся съ этой сволочью, — думалъ Точильщикъ, продолжая свои безмолвныя наблюденія съ высоты каменной скамейки. — Не было печали, черти накачали. Ну, если этой вдьм когда-нибудь придетъ въ голову выполнить свои угрозы… a впрочемъ чего я робю? не Маусаиловы же вка проживетъ. негодная старушенка: авось какъ разъ издохнетъ черезъ годъ, a можетъ, и раньше, и тогда вс концы въ воду.

Успокоивъ себя такими основательными предположеніями, Робинъ соскочилъ со скамейки и весело направилъ шаги къ контор Домби и Сына въ полной готовности дожидаться новыхъ приказаній своего грознаго владыки.

Однако, при взгляд на грознаго владыку, засдавшаго въ контор, Точильшикъ затрепеталъ и затрясся всми суставами, ожидая заслуженныхъ упрековъ за сношенія съ м-съ Браунъ. Но упрековъ не было. М-ръ Каркеръ, по обыкновенію, вручилъ своему слуг утреннюю пачку бумагъ для м-ра Домби и записочку для м-съ Домби, при чемъ только кивнулъ головою, рекомендуя быть осторожне и держать ухо востро: таинственное предостереженіе, стоившее всякихъ угрозъ и наказаній для запуганнаго парня.

Оставшись опять одинъ въ своей комнат, м-ръ Каркеръ принялся за дла и проработалъ цлый день. Онъ принималъ постителей, пересматривалъ документы, обозрвалъ снаружи, вдоль и поперекъ, колеса и пружины меркантильной машины, и мысль его во время этихъ занятій ни на минуту не уклонялась въ сторону отъ обдуманнаго плана. Наконецъ, когда на письменномъ стол не оставалось боле ни одного клочка дловой бумаги, м-ръ Каркеръ еще разъ погрузился въ глубокое раздумье.

Онъ стоялъ на своемъ обыкновенномъ мст и въ своей обыкновенной поз, уставивъ глаза на коверъ передъ каминомъ, когда вошелъ въ комнату его братъ съ пачкою писемъ, полученныхъ въ продолженіе дня. М-ръ Каркерь, переставъ наблюдать конторскій полъ, обратилъ геперь все свое вниманіе на брата, и когда тотъ, положивъ письма на столъ, хотлъ уже идти, главный приказчикъ остановилъ его вопросомъ:

— Зачмъ ты приходилъ сюда, Джонъ Каркеръ?

Его братъ указалъ на письма.

— Странно, любезный, ты ходишь сюда каждый день и ни разу не освдомишься о здоровьи нашего хозяина.

— Сегодня поутру говорили въ контор, что м-ръ Домби поправляется, — отвчалъ братъ.

— Какая, подумаешь, кроткая овечка! — улыбаясь возразилъ приказчикъ. — Если бы этакъ м-ръ Домби схватилъ горячку или, чего добраго, отправился на тотъ свтъ, ты, конечно, мой милый, стосковался бы съ печали: не такъ ли?

— Я былъ бы очень огорченъ.

— Онъ былъ бы огорченъ! — возразилъ приказчикъ, указывая на брата, какъ будто тутъ стоялъ еще человкъ, къ которому онъ обращался. — Онъ былъ бы очень огорченъ! Ай да братецъ! И эта ветошь, эта гадина, прибитая носомъ къ стн уже чортъ знаетъ сколько лтъ и чортъ знаетъ для чего, тоже хвастается своей преданностью, благодарностью, уваженіемъ и, пожалуй, самоотверженіемъ! И ты думаешь, любезный, что, вотъ такъ теб и поврятъ!

— Я ни въ чемъ тебя не увряю, Джемсъ. Будь, ради Бога, справедливъ ко мн, какъ и къ другимъ. Ты предлагаешь вопросъ, и я отвчаю; это, кажется, въ порядк вещей.

— И теб точно не на что пожаловатьсн, мокрая ты курица! — закричалъ приказчикъ съ необыкновенной запальчивостью. — Гордое обхожденіе тебя не раздражаетъ, глупые капризы, надутая важность, дерзкіе выговоры, упреки, — все это теб ни по чемъ! Да кой чортъ! человкъ ты или мышь?

— Было бы очень странно, если бы два человка, прожившіе вмст цлые годы и поставленные въ отношеніи одинъ къ другому какъ начальникъ и подчиненный, не находили другъ въ друг какихъ-нибудь поводовъ къ неудовольствіямъ, особенно если взять въ разсчетъ предубжденіе ко мн м-ра Домби. Но кром того, что моя исторія здсь…