Домой
Шрифт:
– Владимир?
Володя поднял голову и похолодел. Отец нагнулся над ним:
– Что ты, сыночек? Что ты сидишь? Тебе плохо стало? Дай-ка я тебе помогу…
Володя старательно отворачивался, чтобы отец не почувствовал запах табака. Тот поднял его на ноги:
– Ну как же так… Ты же на вечере был? Что там случилось? Бегали? Устал ты? Слабенький ты у меня…
Володя почувствовал жгучий стыд. Захотелось тут же во всем признаться, но позыв рвоты заставил его оттолкнуть руки отца и броситься к углу дома. Когда стало немного полегче, он взял пригоршню снега, сунул в рот, прожевал, взял вторую
– Что с тобой? – спросил отец.
Володя помотал головой:
– Папа, давай домой пойдем? Я лягу…
Отец обнял его за плечи и отвел домой. Мама, увидев их, перепугалась, но отец успокоил:
– Ничего… отравился чем-то. Сейчас немудрено.
У себя в комнате Володя без сил повалился на кровать. Отец подошел, обтер ему лицо мокрым полотенцем:
– Сейчас получше будет. Укрыть тебя? Давай ботинки сниму.
Стаскивая с сына обувь, он вздохнул:
– Господи, ботинки… одно название. Ноги мокрые… Дожили!
Володя поднял голову. Отец встревожился:
– Тебе, может, миску принести? Опять плохо?
– Папа… – с трудом выговорил Володя, – я курил.
Яков Моисеевич пристально посмотрел на сына:
– Матери не говори.
– Не буду. Папа, и курить я больше не буду.
– Зачем ты вообще пробовать стал?
– Не знаю, – устало сказал Володя, – Шурка предложил… говорит, голод заглушает.
Альберг прерывисто вздохнул:
– Скоро получше должно стать, сынок, ты потерпи…
– Да я ничего, папа. Просто – попробовать. Прости меня, пожалуйста!
– Спи, сынок.
С Ниной они встретились на следующий день.
– Ну и куда ты вчера девался? – спросила Нина.
Володя махнул рукой – рассказывать не хотелось.
– Да так. А ты как дошла?
– Ой, я весело. Мы с девочками шли, и еще Митя и Додик нас провожали. А потом с Додиком еще до Клинского дошли – такая погода была хорошая! Я его домой позвала, да он не пошел – к себе домой торопился. Ты знаешь, у него еще три брата! А отца нет, они очень нуждаются, но он говорит – мама его духом не падает, у них музыкальные вечера, вслух читают… Додька на скрипке играет, я в субботу слушать пойду.
– К Додику? – растерялся Володя.
– Ну да. Он рассказывал, как они с мамой разучили – он на скрипке, она на фортепиано. Сегодня придет тетя Лида – будет меня учить печь пирог необычный, хочу взять в гости.
Володя нахмурился. Докурился!
– А в воскресенье Додька к нам придет – папа тоже скрипку хочет послушать. Ты тоже приходи, хочешь?
– Не хочу! – сердито сказал Володя, – у меня дела.
– Ну дела так дела. Ты вчера алгебру сделал? Дай я у тебя перепишу. И вечером зайди – я у тебя на завтра перепишу, а то мне некогда.
– Почему некогда?
– Я ж тебе сказала – тетя Лида придет, будем маленький пирог печь, папа муку достал.
Володя рывком открыл сумку, вытащил тетрадку:
– На! Переписывай.
– Спасибо! – обрадовалась Нина.
В классе она сразу же бросилась к Додику:
– Я поговорила с папой, он не против, чтобы я пошла к гости, и очень ждет тебя в воскресенье!
Додик, невысокий, щупленький, в очках, смущенно улыбнулся:
– Спасибо. Моя мама тоже очень хочет с тобой познакомиться.
Нину уже окружили
девочки:– Ты что, пойдешь к нему в гости? – пристали они.
– У вас роман?
Нина удивленно подняла брови:
– Вы несете чушь, девочки. Стыдно!
Володя наблюдал на ней со своей парты.
С первых же дней в новой школе Нина обросла друзьями, подругами, к ней тянулись, старались сесть с ней за одну парту, домой она шла, вечно окруженная подругами. Володя обычно возвращался с мальчишками или один, когда хотелось о чем-то подумать.
Но если что-то случалось, если было тревожно или страшно, или наоборот – хорошо и весело, Нина бросала подруг и бежала за ним:
– Володя, погоди, я с тобой пойду.
И шла рядом, слушала, утешала или безудержно хохотала.
Прошла нянечка с колокольчиком, Нина бросилась к парте, села, достала тетрадки:
– Переписать не успела!
Володя улыбнулся.
Тетрадки были только у них – Арсений Васильевич где-то достал четыре штуки. Володя их берег – задачи решал на обрывках бумаги, а в тетрадки переписывал только решения, и то как можно мельче. Нина, посмотрев на него, тоже стала держать тетради только для чистовиков – списывала у Володи.
Чернил не было, писали обломками карандашей.
В класс вошел заведующий школой, за ним пожилая женщина.
– Ребята, это ваша новая учительница по алгебре, – представил заведующий и ушел.
– Здравствуйте, – помолчав, сказала женщина, – меня зовут Анна Ивановна.
Она сжала руками кружевной платочек, потискала его, взяла классный журнал:
– Будем учиться. Вам задавали…
Володя открыл учебник, стал решать задачу. Остальные занимались кто чем хотел – рисовали, что-то читали, болтали. Нина вытащила какую-то книжку.
– Вы решили, господа?
Володя удивленно поднял голову. Так к ученикам никто не обращался.
– Мы вам не господа, – с угрозой в голове произнес Мишка.
– Простите, – скептически ухмыльнулась учительница, – я оговорилась.
Никакой дисциплины в школе больше не было. Поначалу это даже нравилось, за гимназические годы Володя устал бояться учителей, замечаний, записей в дневник. Теперь дневники были отменены, замечаний никто не писал, а если и писали, то до родителей эти замечания не доходили. Альберг как-то поинтересовался, каким же образом теперь сотрудничают школа и родители? Был какой-то комитет из родителей, но только на бумаге. Поначалу отец пытался проверять у Володи уроки, потом махнул рукой – программа все время менялась, занятия то были, то нет.
В середине зимы двадцатого года в школе ввели учком, ученический комитет. Предполагалось, что ученики теперь сами будут следить за успеваемостью себя и других, и поначалу так оно и было – рисовали какие-то графики, смешные плакаты, где продергивали отстающих. Володя рисовал лучше всех в классе, поэтому его привлекли для изготовления. С этим рисованием в классе вышла ссора.
Как-то Нина совсем бросила учиться – достала где-то приключенческие книжки, на уроках и дома занималась исключительно чтением. Учком решил ее продернуть, нарисовать стенгазету поручили Володе. Когда он узнал, кого надо рисовать, то наотрез отказался. Глава учкома – Мишка – тут же созвал общее собрание класса: