Домой
Шрифт:
На новый год в школе устроили какое-то подобие вечера, и даже с чаепитием. Володя идти не хотел:
– Ну, и что там делать?
Но Нина так упрашивала, что он в конце концов согласился.
Какая-то учительница играла на пианино, девочки постарше пытались танцевать с мальчиками. Нина убежала куда-то со знакомыми. Володя, стоя у стены, с тоской оглядывался.
Какие все худые, бледные, плохо одетые, в штопаной, а зачастую и рваной одежде! Приученный с малолетства следить за собой, Володя особенно обостренно воспринимал свои сношенные ботинки, обтрепавшиеся и ставшие короткими
«Выдано для представления в отдел распределения предметов первой необходимости на получение ордера на обувь, в которой он очень нуждается».
Володя сходил в отдел распределения, получил ордер, но что делать с ним дальше – не знал. Кажется, существовали какие-то магазины, где, предъявив этот ордер, можно было купить ботинки, но где эти магазины? В отделе ему дали адрес – где-то у Московской заставы, но, во-первых, не было денег, во-вторых, Володя справедливо решил, что обувь там могут и не дать, а существующие ботинки после такого похода развалятся точно. Положение спас Арсений Васильевич, взял ордер и пообещал достать.
Они еще как-то выкручивались, Арсений Васильевич пользовался знакомствами – старыми и новыми, доставал и еду, и одежду, при этом старался помочь всем своим знакомым. Володя понимал, что принять помощь тут не стыдно, но эта зависимость, невозможность достать самые простые вещи, пользование которыми раньше было таким естественным, невероятно раздражала.
Володя с тоской вспоминал прежние вечера дома, когда родители говорили о книгах, театральных премьерах, обсуждали предстоящие или прошлые путешествия. Сейчас все разговоры крутились вокруг другого – где достать еду и дрова, пайки по разным категориям. Если отец и делился чем-то о работе, то в его голосе все время сквозило беспокойство – не получается достать доски, не получается достать гвозди, приходится идти к кому-то на поклон, что-то придумывать.
У Смирновых осталось какое-то подобие прежней жизни, но Володя никак не мог расслабиться – играя в лото или просто сидя с книжкой у них дома, он постоянно думал о том, что нет чернил, не на чем писать, у рубашки отваливается воротник. Как-то раз он попытался рассказать обо всем этом Нине, но она пропустила его слова мимо ушей:
– Ну да, Володенька, нет ничего, ну так будет же… Ты сам говорил – переходный период. А давай с тобой чаю попьем? А потом в лото.
Учительница заиграла Интернационал, танцы прекратились.
– Альберг, ты чего тут один стоишь? – окликнул Володю Шурка.
Володя очнулся:
– Просто так.
– А Нинка где?
– Убежала куда-то.
– Пойдем, может?
Володя заколебался:
– Нет… я бы ушел, да мне ее потом проводить надо.
– Твоя Нинка да провожатого себе не найдет?
Володя нахмурился. Шурка примирительно дернул его за рукав:
– Да не злись ты… я ничего плохого сказать не хотел. Мировая девчонка! Дойдет она одна, что с ней сделается?
Володя покачал головой:
– Нет, я обещал.
– Ну пойдем хоть в коридор выйдем.
Володя нехотя вышел. В коридоре Шурка устремился к мужской
уборной, распахнул дверь, поманил Володю:– Иди сюда.
В уборной он достал из кармана пачку папирос:
– Давай?
Володя недоверчиво покачал головой:
– Курить?
– Ну да, а что? Ты что, маленький?
– Не маленький.
– Ну так давай. У меня и спички есть.
Володя взял папиросу, покрутил в руках:
– А ты что, пробовал уже?
– Нет еще. Но, говорят, дело хорошее: у меня дядька приехал с фронта, говорил, когда там жрать нечего было, они курили – траву набивали в бумагу и курили, голод здорово заглушало. А у меня тут не трава, настоящие папиросы.
– Откуда взял?
– Твое какое дело? – Шурка покраснел и сунул папиросу в рот, – ты будешь?
– Ну давай…
Володя неумело сунул папиросу в рот, Шурка чиркнул спичкой.
– Ну вот, загорелось, – удовлетворенно сказал он, – ты давай, дым в себя втягивай!
Володя втянул дым и тут же закашлялся. В голове все поплыло.
– Забирает? – спросил Шурка, – во… ты втягивай, втягивай, а сейчас и я прикурю.
Володя втянул дым еще раз – в надежде, что будет лучше. Лучше не стало – в голове совсем зашумело, в горлу подступила тошнота.
– Втягивай! – азартно прошептал Шурка, – сначала всегда так, а потом хорошо! Сразу жрать расхочешь!
Жрать Володя действительно расхотел – через минуту он, склонившись над раковиной, избавлялся от обеда. Шурка поохал рядом, а потом исчез вместе с папиросами.
Отдышавшись и немного придя в себя, Володя поплескал на лицо холодной водой, присел на корточки и закрыл глаза. Голова шумела и болела.
Сволочь, злобно подумал он. Сволочь, пристал со своими папиросами! Что он там говорил – не будешь чувствовать голод… да лучше уж голод, чем такая помойка по рту и адская боль в голове!
Володя с трудом поднялся, но тут же сел обратно. Перед глазами все кружилось и плыло. Он зажмурился и положил голову на сложенные руки.
Сколько он так просидел – не знал. Когда наконец появились силы встать, в школе уже было тихо, не играла музыка и по этажам не бегали учащиеся.
Володя прошел по школе – никого. Он спустился вниз и увидел сторожа, тот как раз собирался запираться изнутри.
– А ты откуда? – удивился он, – все ушли.
– Давно?
– Да уж с полчаса точно. Ты беги домой, парень, поздно.
Володя выполз на улицу. Показалось, что на свежем воздухе полегчало, но тут же снова подступила тошнота. Володя немного постоял, глубоко дыша, потом побрел дальше.
Нина ушла – с кем? Одна? Вдруг с ней что-то случилось, ведь сейчас столько случаев…
Он добрался до Нининого дома, спотыкаясь на каждой ступеньке, поднялся на второй этаж и постучал. Открыл Арсений Васильевич:
– Ты?
Он явно сердился, но Володе было не до того:
– Она дома?
– Дома. А ты…
– Я пойду, извините.
На нетвердых ногах он спустился и, не выдержав, сел в снег у подъезда. Запоздало пришло в голову, что лучше бы немного посидеть и передохнуть к них, может быть, попросить чаю. Идти домой в таком виде было совершенно невозможно.