Домой

– Все в порядке, папа,– сказал он, – только без тебя очень плохо.

– Ну, теперь это на пять лет, – зло усмехнулся инженер.

Он отпустил сына, обошел стол, сел.

– Вот так вот, Володя,– сказал он, – пять лет… не знаю, как вы будете без меня… послушай меня внимательно и передай матери. Во-первых, никаких посылок с провизией – я запрещаю. Во-вторых – я требую, чтобы вы с Элей закончили гимназии.

– Папа, а нам можно будет приезжать, навещать тебя?

– Можно, наверное, только на какие деньги? Ну, писать, во всяком случае, вы мне можете. Наверное, никаких ограничений на переписку не будет, так что пишите почаще…

Дверь распахнулась. Отец встал, Володя поднялся тоже. Отец обнял его, прижал к себе, потом отодвинул, внимательно посмотрел в лицо, как будто стараясь запомнить. Провел ладонью по щеке:

– До встречи, сынок. Обними маму и девочек.

Он вышел. Володя остался стоять. Солдат вернулся:

– Пойдем, выведу тебя.

Во дворе он сочувственно спросил:

– Надолго отца-то?

– На пять лет.

– За пять лет ты взрослым станешь, паренек.

Володя вышел за ворота тюрьмы.

Пять лет.

Когда узнали о приговоре, Володя испытал ужас, отчаяние, непонимание – что теперь, как они будут? Пять лет без отца!

Но только сейчас пришло в голову, что за эти пять лет он станет взрослым. Сейчас ему тринадцать, почти четырнадцать – через пять лет будет восемнадцать. Совсем взрослый.

Кончилось все – больше не придет папа вечером поправить одеяло, больше никогда не будут клеить паровоз…

Володя всхлипнул и тут же устыдился этих слез – о том ли он думает? Отец пять лет будет в трудовом лагере, в бараке, без семьи, заниматься тяжелым физическим трудом, может быть, голодать, мерзнуть – а сын переживает, что его надо укрывать по вечерам!

Но слезы лились сами собой.

Трамвая он ждать не стал – пошел пешком. Добрался до дома поздно, уставший, замерзший, опустошенный.

Мама встретила в дверях:

– Ну что там? Как он? Говори, Володя.

Володя устало пересказал – продукты передавать отец запретил, велел им с Элей непременно закончить гимназии, просил чаще писать, просил поцеловать маму и девочек, сказал, что скучает. Мама вытерла слезы:

– Ладно… Ты голодный? Замерз? Что ты зубами клацаешь?

– Замерз немного.

– Господи боже мой, не заболей только… еще и с тобой возиться!

– Я не заболею. Мамочка! Я устал, пойду лягу?

– Пойди, конечно.

– Мамочка, ты можешь мне одеяло подоткнуть?

– Ты сам укрыться не можешь?

– Пожалуйста, мамочка, укрой меня, – попросил Володя, – помнишь, как папа меня укрывал?

Мама молча кивнула. Володя разделся, забрался в постель, мама села рядом, со всех сторон подоткнула одеяло.

– Так хорошо?

– Очень, мамочка.

– Ну спи, сынок. Я еще к девочкам пойду.

Она погладила Володю по голове и вышла.

Где сейчас папа? В тюрьме, наверное, отправляют только завтра. Во сколько уходит поезд на Вологду? Или это специальный поезд, он уходит без расписания?

Вологда – это еще севернее, там совсем холодно.

Через три недели пришло письмо – отец писал, что он на месте, работает на производстве, но, может быть, его переведут в технический отдел – образованных людей тут не хватает. Живет он в бараке, но не все так страшно, есть печка, они топят. Беспокоился за жену и детей, просил писать чаще.

Эля в тот же вечер села писать, Анюта рисовала картинки. Володя тоже взял листок и карандаш, написал – дорогой папа, и задумался.

Все домашние новости напишет Эля. А что ему написать? В школе ничего нового. Он машинально стал рисовать на бумаге – нарисовал маленькую уютную комнату, кровать у стены, лежащего на ней ребенка, а рядом – мужчину, укрывающего ребенка одеялом.

Эля подошла, посмотрела:

– Что ты бумагу переводишь?

– Я это папе пошлю.

– Зачем?

– Я так хочу. Это мы с ним – он меня укрывает на ночь.

Эля долго смотрела на картинку, потом всхлипнула и выбежала за дверь. Анюта подошла, посмотрела:

– Ты тоже решил картинку послать? Почему? Ты же взрослый?

– Я не взрослый. Я не хочу быть взрослым. Хочу быть маленьким.

Ему пришло в голову, что ему повезло куда больше – когда он был маленьким, и папа, и мама были рядом, а у Анюты будет только мама.

Эля вернулась, отрывисто сказала:

– Давай свой рисунок, я завтра буду отправлять письмо.

– Он не виноват, – твердил Володя, приходя к Нине, – ты понимаешь? У него не было досок, как они могли строить без досок? А взятка – может быть, он заплатил кому-нибудь, чтобы скорее дали доски… он хотел как лучше, быстрее строить.

– Папа, а ты взятки не даешь? – спросила Нина вечером.

– Нет, – открестился Арсений Васильевич и покраснел.

Взятки он давал направо и налево, начиная с первого года революции – а как, интересно, по-другому можно было получить мандат для поездок по деревням за продуктами? Как было отбиться от дурацкой повестки – когда его едва не мобилизовали на оборону Петрограда? А когда прошел слух, что в Лидину квартиру собираются вселить семью какого-то красного финна, оставив Лиде маленькую комнатку при кухне? По-другому было никак, никаких угрызений совести он не испытывал, только старался быть максимально осторожным.

Осторожным – но тоже страшно. Конечно, останется Лида, Нина не будет одна, но что может одинокая женщина… и Смирнов дал себе слово по возможности обходиться без этого.

Софья Моисеевна снова служила, получала какой-то паек. Яков Моисеевич писал часто – почти каждую неделю от него приходило маленькое письмо. Он писал, что рассказывать особо нечего, работает, живет уже не в бараке, а в маленькой комнатке с еще одним инженером, принимает участие в строительстве завода. Володя, оставшись один, доставал письма и перечитывал.

Мои дорогие, как вы там? Очень по вам скучаю, постоянно думаю и переживаю. Элечка, Володя, учитесь хорошо, старайтесь, вам обязательно надо выучиться. Помогайте маме с Анютой и по дому. Обнимаю вас, мои любимые.

Отец почему-то никогда не подписывался – папа, всегда ставил свою подпись – Я.Альберг.

Эля старательно училась, по-прежнему была первой ученицей в классе. Их гимназия почти не подверглась никаким переменам, мальчиков было мало, все ученики были из хороших семей, по-прежнему по коридорам сновали классные дамы, к ученикам обращались на вы. Эля школой гордилась: