Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Друзья Донъ-Кихота въ изумленіи переглянулись между собой. Приближеніе смерти больнаго было несомннно: въ этомъ убждало возвращеніе къ нему разсудка. И хотя у нихъ оставалось еще нкоторое сомнніе, но дальнйшія слова Донъ-Кихота, полныя глубокаго смысла и христіанскаго смиренія, окончательно разубдили ихъ.

Священникъ попросилъ всхъ удалиться изъ комнаты и оставить его наедин съ умирающимъ, и онъ исповдалъ больнаго тмъ временемъ, пока Карраско привелъ нотаріуса. Съ бакалавромъ пришелъ Санчо, и когда онъ узналъ о безнадежномъ положеніи своего господина, когда онъ увидлъ въ слезахъ племянницу и экономку, онъ не выдержалъ и тяжело зарыдалъ.

По окончаніи исповди, священникъ сказалъ друзьямъ Донъ-Кихота: «друзья мои! Алонзо Кихано возвращенъ разсудокъ, но ему не возвратится уже жизнь. Войдите къ нему, пусть онъ сдлаетъ свои предсмертныя распоряженія».

Это извстіе усилило ручьи слезъ, увлажавшія глава племянницы и экономки Донъ-Кихота и врнаго слуги его Санчо Пансо; вс они не могли не сожалть отъ души больнаго, который и тогда какъ былъ Алонзо Кихано Добрый и тогда, какъ сталъ рыцаремъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, всегда отличался своимъ умомъ, своимъ кроткимъ и пріятнымъ характеромъ, и его любили не только слуги, друзья и родные, но всякій, кто только зналъ его.

Вошелъ нотаріусъ, взялъ листъ бумаги, написалъ вступительныя слова духовной, въ которыхъ поручалась Богу душа Донъ-Кихота и по выполненіи всхъ формальностей, написалъ подъ диктовку умирающаго:

«Завщеваю, чтобы деньги мои, оставшіяся у Санчо, котораго я во время моего сумасшествія держалъ при себ оруженосцемъ, были оставлены у него, въ вознагражденіе нашихъ счетовъ, и если-бы оказалось что ихъ больше, чмъ сколько я остаюсь ему должнымъ, пусть оставитъ онъ этотъ незначительный остатокъ у себя и да хранитъ его Богъ. Если во время моего сумасшествія, я ему доставилъ обладаніе островомъ, то теперь, просвтлвъ умомъ, я бы сдлалъ его, еслибъ могъ, обладателемъ королевства; онъ заслуживаетъ этого своимъ простодушіемъ, искренностью и врностью. Обратясь за тмъ къ Санчо, онъ сказалъ ему: «другъ мой! Прости мн, что увлекшись мечтой о существованіи странствующимъ рыцарей, я въ порыв безумства увлекъ и тебя и выставилъ тебя напоказъ людямъ; такимъ же полуумнымъ, какимъ былъ я самъ».

— Увы! отвчалъ заливаясь слезами Санчо. Не умирайте мой добрый господинъ, живите, живите еще много лтъ; врьте мн, величайшая глупость, какую можно сдлать на свт, это убить самого себя, предавшись безвыходному унынію. Вставайте-же, пересильте себя и станемъ бродить пастухами по полямъ; какъ знать? быть можетъ, гд-нибудь за кустомъ мы найдемъ къ вашей радости разочарованную Дульцинею. Если васъ убиваетъ мысль о вашемъ пораженіи, сложите вину на меня; скажите, что васъ свалили съ коня, потому что я дурно осдлалъ его. И разв не читали вы въ вашихъ книгахъ, что рыцарямъ не въ диковинку побждать другъ друга, и что такой сегодня побждаетъ, котораго самого побдятъ завтра.

— Истинная правда, подхватилъ Карраско. Санчо какъ нельзя боле правъ.

— Полноте, друзья мои! прервалъ ихъ Донъ-Кихотъ; я былъ сумасшедшимъ, но теперь мн возвращенъ разсудокъ; я былъ когда-то Донъ-Кихотомъ Ламанческимъ, но повторяю, теперь вы видите во мн не Донъ-Кихота, а Алонзо Кихано. Пусть-же мое чистосердечное раскаяніе возвратитъ мн ваше прежнее уваженіе. Господинъ нотаріусъ! прошу васъ продолжать:

«Завщеваю все мое движимое и недвижимое и имущество находящейся здсь внучк моей Антонин Кихано и поручаю передать ей по уплат всхъ суммъ, отказанныхъ мною разнымъ лицамъ, начиная съ уплаты жалованья госпож экономк за все время службы у меня, и двадцати червонцевъ, которые я дарю ей на гардеробъ. Назначаю душеприкащиками моими находящихся здсь священника и бакалавра Самсона Карраско.

«Желаю, чтобы будущій мужъ племянницы моей, Антонины Кихано, не имлъ понятія о рыцарскихъ книгахъ. если же она выйдетъ замужъ вопреки изъявленному мною желанію, считать ее лишенной наслдства и все мое имущество передать въ распоряженіе моихъ душеприкащиковъ, предоставляя имъ право распорядиться имъ, по ихъ усмотрнію.

«Прошу еще находящихся здсь моихъ душеприкащиковъ, если придется имъ встртить когда-нибудь человка, написавшаго книгу подъ заглавіемъ: вторая часть Донъ-Кихота Ламанчскаго, убдительно попросить его отъ моего имени, простить мн что я неумышленно доставилъ ему поводъ написать столько вздору; пусть они скажутъ ему, что умирая, я глубоко сожаллъ объ этомъ».

Когда духовная была подписана и скрплена печатью, лишенный послднихъ силъ Донъ-Кихотъ опрокинулся безъ чувствъ на постель. Ему поспшили подать помощь, но она оказалась напрасной: въ продолженіе послднихъ трехъ дней онъ лежалъ почти въ безпробудномъ обморок. Не смотря на страшную суматоху, поднявшуюся въ дом умиравшаго, племянница его кушала однако съ обычнымъ апетитомъ; экономка и Санчо тоже не слишкомъ убивались — ожиданіе скораго наслдства подавило въ сердцахъ ихъ то сожалніе, которое они должны были бы, повидимому, чувствовать, при вид покидавшаго ихъ человка.

Наконецъ Донъ-Кихотъ умеръ, исполнивъ послдній христіанскій долгъ и пославъ не одно проклятіе рыцарскимъ книгамъ. Нотаріусъ говорилъ, что онъ не читалъ ни въ одной рыцарской книг, чтобы какой-нибудь странствующій рыцарь умеръ на постели такой тихо христіанскою смертью, какъ Донъ-Кихотъ, отошедшій въ вчность среди неподкупныхъ рыданій всхъ окружавшихъ его болзненный одръ. Священникъ просилъ нотаріуса формально засвидтельствовать, что дворянинъ Алонзо Кихано, прозванный добрымъ и сдлавшійся извстнымъ подъ именемъ Донъ-Кихота Ламанчскаго перешелъ отъ жизни земной къ жизни вчной, чтобы не позволить какому-нибудь самозванцу Сидъ Гамедъ-Бененгели воскресить покойнаго рыцаря и сдлать его небывалымъ героемъ безконечныхъ исторій.

Таковъ былъ конецъ знаменитаго рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго. Сидъ Гамедъ-Бененгели не упоминаетъ о мст рожденія его, вроятно съ намреніемъ заставить вс города и мстечки Ламанча спорить о высокой чести быть его родиной, подобно тому, какъ семь городовъ оспаривали одинъ у другаго честь быть родиной Гомера. Умолчимъ о рыданіяхъ Санчо, племянницы и экономки; пройдемъ молчаніемъ и своеобразныя эпитафіи, сочиненныя къ гробу Донъ-Кихота, упомянемъ только объ одной, написанной Самсономъ Карраско; вотъ она:

«Здсь лежитъ прахъ безстрашнаго гидальго, котораго не могла ужаснуть сама смерть, раскрывая предъ нимъ двери гроба. Не страшась никого въ этомъ мір, который ему суждено было удивить и ужаснуть, онъ жилъ какъ безумецъ, и умеръ какъ мудрецъ».

— Здсь мудрый Сидъ-Гамедъ Бененгели положилъ свое перо и воскликнулъ, обращаясь въ нему: О перо мое, хорошо или дурно очиненное, — не знаю — отнын станешь висть ты на этой мдной проволок, и проживешь на ней многіе и многіе вки, если только не сниметъ и не осквернитъ тебя какой-нибудь бездарный историкъ. Но прежде чмъ онъ прикоснется въ теб, ты скажи ему:

«Остановись, остановись, измнникъ! да не коснется меня ничья рука! Мн, мн одному, король мой, предназначено совершить этотъ подвигъ».

Да, для меня одного родился Донъ-Кихотъ, какъ я для него.

Онъ умлъ дйствовать, а я — писать. Мы составляемъ съ нимъ одно тло и одну нераздльную душу, на перекоръ какому-то самозванному тордегиласскому историку, который дерзнулъ или дерзнетъ писать своимъ грубымъ, дурно очиненнымъ страусовымъ перомъ похожденія моего славнаго рыцаря. Эта тяжесть не по его плечамъ, эта работа не для его тяжелаго ума, и если ты когда-нибудь встртишь его, скажи ему, пусть не тревожитъ онъ усталыхъ и уже тлющихъ костей Донъ-Кихота; пусть не ведетъ онъ его, на перекоръ самой смерти въ старую Кастилію, [32] вызывая его изъ могилы, гд онъ лежитъ вытянутымъ во весь ростъ, не имя возможности совершить уже третій выздъ. Чтобы осмять вс вызды странствующихъ рыцарей, довольно и тхъ двухъ, которые онъ совершилъ на удивленіе и удовольствіе всмъ — до кого достигла всть о немъ въ близкихъ и далекихъ краяхъ. Сдлавши это, ты исполнишь христіанскій свой долгъ, подашь благой совтъ желающему теб зла, а я — я буду счастливъ и гордъ, считая себя первымъ писателемъ, собравшимъ отъ своихъ писаній вс т плоды, которыхъ онъ ожидалъ. Единымъ моимъ желаніемъ было предать всеобщему посмянію сумазбродно лживыя рыцарскія книги, и, пораженныя на смерть истинной исторіей моего Донъ-Кихота, он тащатся уже пошатываясь и скоро падутъ и во вки не подымутся. — Прощай!

32

Авеланеда общалъ описать въ третьей части похожденія Донъ-Кихота въ старой Кастиліи.