Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Въ эту минуту въ комнату Донъ-Кихота вошелъ музыкантъ, пвецъ и поэтъ, пвшій извстныя строфы надъ гробомъ Альтизидоры: «Прошу вашу милость», сказалъ онъ низко поклонившись рыцарю, «считать меня самымъ врнымъ и преданнымъ вашимъ слугой, я имъ сталъ давно, удивляясь вашимъ подвигамъ столько же, сколько вашей слав«

— Скажите, пожалуйста, кто вы такой? отвтилъ Донъ-Кихотъ, чтобы я могъ отвтить вамъ, какъ вы того заслуживаете. Молодой человкъ сказалъ, что онъ пвецъ и музыкантъ, пвшій этой ночью.

— У васъ превосходный голосъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ, но только я долженъ сказать вамъ, что ваша пснь была совсмъ не кстати; что общаго имютъ стансы Гарсиласко съ смертью этой дамы.

— Ничего, отвтилъ музыкантъ; но мы, поэты, пишемъ, что намъ на умъ взбредетъ и крадемъ, что придется, не заботясь о томъ, кстати это или некстати, зная, что всякая проптая и написанная глупость сойдетъ намъ съ рукъ, какъ поэтическая вольность.

Домъ-Кихотъ собирался что-то отвтить, но ему посщалъ приходъ герцога и герцогини. Между хозяевами и гостемъ завязался тогда длинный и пріятный разговоръ, въ продолженіе котораго Санчо наговорилъ столько милыхъ вещей и такихъ злыхъ шутокъ, что вновь изумилъ герцога и герцогиню своей тонкой остротой, соединенной съ такимъ простодушіемъ. Донъ-Кихотъ просилъ герцога позволить ему отправиться сегодня же, сказавъ, что побжденнымъ рыцарямъ приличне жить въ свинушник, чмъ въ царственныхъ чертогахъ. Герцогъ охотно согласился на это, а герцогиня спросила его, золъ ли онъ на Альтизидору?

— Герцогиня, сказалъ Донъ-Кихотъ; все несчастіе, вся бда этой двушки происходитъ отъ праздности, она всему виною, и самое лучшее, что можно посовтовать Альтизидор, это заняться какимъ-нибудь честнымъ дломъ. Въ аду, говоритъ она, наряжаются въ кружева, вроятно она тоже уметъ плести ихъ, пусть же прилежно займется она этимъ дломъ, и пока пальцы ея будутъ заняты иглой, любимый или любимые образы не будутъ тревожить ея воображенія. Вотъ мое мнніе, вотъ мой совтъ.

— Да тоже и мой совтъ, подхватилъ Санчо; потому что въ жизнь мою не встрчалъ я кружевницы, умершей отъ любви. Работающая двушка думаетъ больше о работ, чмъ о любви. Я по себ сужу: работая въ пол, я не думаю о моей хозяйк, Терез Пансо, а между тмъ, я люблю ее, какъ звзду глазъ моихъ.

— Ты правъ, Санчо, замтила герцогиня; и я съ сегодняшняго же дня усажу Альтизидору за работу, она къ тому же такая мастерица въ разныхъ рукодльяхъ.

— Не зачмъ вамъ этого длать, сказала Альтизидора; мысль о томъ, какъ безчувственно оттолкнулъ меня, какъ сурово обошелся со мною этотъ бродяга, убиваетъ во мн всякую любовь. Прошу васъ, позвольте мн уйти, чтобы не видть, не скажу этого печальнаго образа, а этого несчастнаго отвратительнаго скелета.

— Видно не даромъ говорятъ, будто дерзости длаютъ для того, чтобы найти предлогъ простить, замтилъ на это герцогъ.

Альтизидора притворно утерла глава платкомъ, поклонилась своимъ господамъ и вышла изъ комнаты.

— Бдная, бдная двочка, проговорилъ во слдъ ей Санчо; а впрочемъ по дломъ, вольно же было полюбить ей этого недотрогу съ сердцемъ — твердымъ, какъ камень и съ душою — сухой какъ тростникъ; кабы полюбила она меня, не ту бы я псеньку заплъ ей.

Этимъ кончилась бесда Донъ-Кихота съ хозяевами; одвшись онъ пообдалъ съ ними и посл обда отправился въ путь.

Глава LXXI

Опечаленный и обрадованный: — опечаленный своимъ пораженіемъ, обрадованный чудесной силой, обнаруженной Санчо при воскресеніи Альтизидоры, — отправился изъ замка побжденный странствователь Донъ-Кихотъ. Онъ однако нсколько сомнвался, чтобы влюбленная двушка унерла отъ любви въ нему, Санчо же отправился далеко необрадованный; — особенно тмъ. что Альтивидора не подарила ему общанныхъ шести рубахъ. Думая и передумывая объ этомъ, онъ сказалъ своему господину: «право, господинъ мой, должно быть я самый несчастный лекарь на свт, другіе лекаря, уморивши больнаго, требуютъ еще денегъ за это; — экой трудъ, подумаешь, прописать какое-нибудь лекарство, котораго они не приготовляютъ даже, а велятъ приготовить аптекарю на бду больныхъ; — между тмъ я, излечивая другихъ своими боками, исщипывая, избивая, искалывая булавками и хлестая себя плетьми, я — не получаю за это ни обола. Нтъ, ужъ если попадется теперь въ мои руки больной, такъ я потребую впередъ за леченіе: священникъ кормится обднями, которыя онъ поэтъ, и я не думаю, чтобы небо одарило меня такимъ чудеснымъ свойствомъ для того, чтобы я помогалъ имъ другимъ, не получая за это ни дна, ни покрышки.

— Ты правъ, другъ Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ; Альтизидор слдовало отдать теб общанныя рубахи. И хотя чудесная сила твоя досталась теб gratis, безъ труда и ученія съ твоей стороны, но претерпвать мученичество для счастія другихъ, это хуже всякаго ученія. Что же касается меня, такъ я далъ бы теб Санчо все, чего бы не попросилъ ты, въ вознагражденіе за разочарованіе Дульцинеи. Не знаю только, послдуетъ ли исцленіе если заплатить за него, а мн бы не хотлось платой уничтожить чудесное дйствіе лекарства, но попытка не пытка; Санчо, назначь что хочешь и выпори себя сейчасъ же; а потомъ заплати себ чистыми деньгами изъ собственныхъ рукъ: деньги мои у тебя.

Услышавъ это, Санчо выпучилъ глаза, вытянулъ уши, и согласился отъ чистаго сердца на сдланное ему предложеніе.

— Ладно, ваша милость, готовъ услужить вамъ, сказалъ онъ, потому что это выгодно для меня, что длать — любовь къ жен и дтямъ заставляетъ меня казаться интересантомъ; — но сколько же, ваша милость, пожалуете вы мн за каждый ударъ.

— Если оцнить всю силу боли, которую придется претерпть теб, то не вознаградить тебя всми богатствами Венеціи, всми рудниками Потози; но соображай свое требованіе съ моимъ кошелькомъ и оцни самъ каждый ударъ.

— Я долженъ дать себ три тысячи триста и столько-то ударовъ, сказалъ Санчо; я далъ себ уже пять, остается значитъ все остальное, будемъ считать эти пять за столько-то и столько-то, и положимъ круглымъ числомъ три тысячи триста. Если взять за каждый ударъ по квартилл, [30] а меньше я ни за что не возьму, выйдетъ три тысячи триста квартиллъ, или за три тысячи ударовъ — полторы тысячи полуреаловъ, а за триста остальныхъ — полтораста полуреаловъ; если приложить эти полтораста къ прежнимъ семи стамъ пятидесяти реаламъ выйдетъ восемсотъ семдесятъ пять. Я вычту эти деньги изъ тхъ, что находятся у меня, и вернусь домой богатымъ и счастливынъ, хотя и отлично избитымъ и отхлестаннымъ, но не достанешь форели…. [31]

30

Четверть реала.

31

No se ton a il truchos a bragas enjutos — говоритъ испанская пословица — не достанешь фрелей, не замочивши штановъ.

— О благословенный, милый, добрый Санчо, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, о, какъ мы будемъ обязаны теб съ Дульцтнеей; всю жизнь мы должны будемъ благодарить тебя., если Дульцинея возвратитъ свой первобытный видъ, а это невозможно, чтобы она не возвратила его, ея несчастіе станетъ счастіемъ и мое пораженіе моимъ торжествомъ. Когда же, Санчо, начнешь ты бить себя? начинай скорй, я прибавлю сто реаловъ.

— Сегодня же ночью начну, сказалъ Санчо, постараемся только провести эту ночь въ пол подъ открытымъ небомъ, и тогда я немного пущу себ крови.

Наступила наконецъ эта, такъ страстно ожидаемая Донъ-Кихотомъ, ночь; до тхъ поръ ему все казалось, что колеса Аполлоновой колесницы разбились и день длится дольше обыкновеннаго, такъ всегда кажется влюбленнымъ, не умющимъ сводить концовъ съ концами въ своихъ желаніяхъ. Своротивъ немного съ дороги, рыцарь и оруженосецъ въхали въ густолиственную рощу, и, снявъ такъ сдло съ Россинанта и вьюкъ съ осла, расположились на зеленой трав и закусили провизіей изъ котомки Санчо. Устроивъ потомъ изъ узды и недоуздка своего осла прекраснйшую плеть, Санчо отошелъ шаговъ за двадцать отъ Донъ-Кихота подъ тнь четырехъ буковыхъ деревьевъ. Видя, какъ твердо и ршительно шествовалъ Санчо на мсто своего бичеванія, Донъ-Кихотъ сказалъ ему: «Смотри, мой другъ, не разорви себя въ куски, бей себя не сразу, а постепенно — ударъ за ударомъ, не спши, чтобы на половин дороги не занялось у тебя дыханіе; другими словами, не убей себя, давши себ только половину ударовъ. И чтобы все дло не пропало даромъ изъ-за одного лишняго или недоданнаго удара, я буду считать ихъ на четкахъ. Помогай же теб небо, какъ того заслуживаетъ твое благое намреніе.