Дорога на Альдебаран

Вот я и рассказал обо всем этом чудищу. Рассказал о том, чего мне больше всего не хватает. Рассказал о голоде, и о том, как мой живот уже превратился в ссохшийся изюм, о том, что ослаб от голода и, видимо, дальше идти не смогу. Рассказал об одиночестве, о том, что человек – животное социальное, и его нельзя так надолго отделять от особей того же вида. В общем, нажаловался. Так что вот, впервые столкнулся с невообразимым инопланетным разумом, и он был достаточно добр, чтобы спросить, как у меня дела. Не удивительно, что эмоции меня захлестывали. Пожалуй, лучшее первое свидание в моей жизни.

А потом меня съели. Камень, на котором я стоял, оказался языком сродни лягушачьему, он втянул меня во внутренности этой штуки, и лепестки сомкнулись у меня над головой.

Если бы я поставил на удачу, встреченное мной чудище оказалось бы просто еще один хищником, выжившим в Склепах, и я спокойно стал бы таким же мертвым, как Джо, Катарина и остальные. Но нет, это оказался не монстр; это оказалась машина. Нет, не так, – Машина. Этакая Мать-Машина, которая говорит: блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь. Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь, и я дам им то, чего они больше всего желают, и они родятся заново из моей зазубренной, острой как нож, утробы. (Аллюзия на Лк. 6, 21 – ред.)

А может, так говорила моя дорогая старая мама, хотя, честно говоря, я был занят – орал, как резаный, и едва ли был способен оценить поэтичность происходящего со мной. Как настоящая мать, она, наверное, говорила мне, чтобы я не дергался, что все это ради моего же блага, но меня в это время разрывало на части, и едва ли я был способен понять то, что со мной происходило. Я бился и боролся, но как будешь бороться без кожи, и с кишками, размотанными, как пленка на старой кассете? Сначала я умолял оставить мне жизнь, потом – поскорее меня прикончить, но Мать в это время занималась моими легкими, так что мне, кажется, не удалось донести до нее свою точку зрения и обосновать ее так, как мне бы хотелось. Я при этом пытался потерять сознание, но мне и этого не позволили. Она объясняла, что именно делает в данный момент, но я все равно ничего не понял, и уж тем более – не запомнил. Однако Матери почему-то было нужно, чтобы я это все услышал. Потом мне оторвали уши – мешали, видимо, – и дальнейшее вкладывали прямо в мозг.

Я мог бы продолжать, Тото, но, думаю, идею ты уже понял. Если честно, повторная сборка была еще хуже, но описание всех пыток здесь ни к чему. Как тебе такой образ: допустим, ты ребенок, которому приходится носить брекеты, чтобы выровнять зубы. Очень может быть, что Мама-Машина ведать не ведала, что такое сознание и боль, безумная боль, когда с тебя заживо снимают шкуру, а потом суют пальцы между мышцами. А почему, собственно, она должна это понимать?

Давай сразу перейдем к моменту моего второго рождения, когда я снова осознал себя в той же восьмиугольной пещере, и почти тем же Гэри Ренделлом. На мне не было крови или вонючей слизи. Не отросли крылья или когти. У меня даже глаз, способных видеть в темноте, не было, потому что этот придурок Гэри Ренделл забыл сказать Матери об этой маленькой проблеме. Представляешь? Богоподобной инопланетной Машине ничего не стоило заменить слабые человеческие глаза на орлино-совиное зрение, а я упустил такой шанс.

Я стоял на камнях, на настоящих камнях, обирая с себя оставшиеся лохмотья скафандра, и смотрел, сколько шрамов у меня на теле? Ни одного! Мастерство Матери-Машины не имеет себе равных. Я был переделан на клеточном, а может, и на молекулярном уровне. И теперь я смогу найти своих потерянных родичей, даже если мне придется искать их вечность.

Тогда я не вполне оценил случившееся. Прошло время, прежде чем я понял: голод мне не грозит, отравиться чем-нибудь специфическим я не могу (об этом я не просил, но знаешь, как это бывает: возьми одну инвазивную модификацию тела, вторая – бесплатно). Вот так, Тото, я и стал тем, что я есть сегодня: труд, решимость и инопланетная Мать-Машина ободрали с меня кору и сделали наилучшее из того материала, с которым пришлось работать.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Я ИМЕЮ В ВИДУ... Ну, раз пришло время исповеди, будем исповедоваться. Пожалуй, я переборщил с наивным монстром. Я не стал Гераклом, хотя Мать-Машина могла бы и Геракла из меня слепить. И вообще, я мог бы придумать массу оправданий: нездоров, неудачный день, не доспал и все такое, но себя-то не обманешь, да и тебя неловко, Тото. Я ведь не просто так погнался за гоблинами; сколько не складывай два и два, в итоге все равно выйдет четыре.

Я называл и буду называть их гоблинами, потому что единственное, на что годится человеческая изобретательность, – это бесконечная способность к самообману.

Я чувствую, как тает симпатия аудитории, Тото. Но от этой сцены уже не уйдешь. Вот я, стою и держу их бейджики окровавленными руками, и гневаюсь на богов за то, что они меня обманули. Я имею в виду, что ситуация вполне узнаваемая: как если бы я убил своего отца и женился на Матери-Машине. Вот теперь стой и завывай. А где-то замаскированный хор поет о том, кто зашел слишком далеко, о трагических недостатках, о высокомерии.

Да какой же я высокомерный! Это я-то? Гэри Ренделл из Стивениджа? Разве я похож на Прометея? Я никогда ничего не крал у богов. Они сами пришли, как греки, с руками, полными даров, и поинтересовались, чем могут мне помочь. И в чем тут моя вина? В том, что я хочу домой, хочу к остальным людям? Больше похоже на «Обезьянью лапку», чем на оду Гомера. Я загадал желание с самыми благими намерениями, и не виноват в последствиях. Да, допустил некоторые ошибки, не хотел. Не вини меня. («Обезьянья лапка» – короткий рассказ ужасов английского автора У. В. Джейкобса. Опубликован в 1902 году. В рассказе три желания исполняются владельцем «Обезьяньей лапки», но за их исполнение приходится платить огромную цену. – Ред.)

Я все еще слышу их, ощущаю ментальную нить, пронзающую мозг, как леска, и она, как леска, тянет меня к ним. Это больно. Покоя мне нет. Скребется, скребется все время внутри моего черепа, пока их мысли бомбардируют меня, как частицы в ускорителе.

Я понимаю, что их стая прямо тут, за углом. Я слышу, как они гремят своими инструментами, но еще лучше слышу, как их мозги-пилы полыхают страхом. Мне нужно уйти. Я должен. Буду благородным дикарем, вернусь на свою землю и не стану развращать цивилизованных гостей своими нравами. Можно сколько угодно прикрываться дипломатией, но я весь в крови Карсвелла П. и Прошкин М., что, вероятно, считалось бы некрасивым поступком на большинстве дипломатических приемов. Может, стоит раскрыть руки для объятий, чтобы показать, что современный Прометей просто хочет, чтобы его любили?

Да, они в панике! Пытаются в спешке собрать вещи, пока меня нет. Но я-то здесь, я слушаю. Слышу их страх, отчаянный скрип цикад, но теперь мое тело реагирует немного иначе. Теперь тело распробовало этот страх и мягкие, легкоусвояемые ткани, в которых он обитает. Мой желудок урчит, требуя, и мои слюнные железы работают сверхурочно. Если уж они так не хотят, чтобы их съели, пусть позаботятся о том, чтобы не быть такими вкусными.

Я в последний раз взываю к собственному достоинству. Я – Гэри Ренделл, астронавт. Родился на Земле давным-давно. Потерялся в Склепах сколько-то месяцев, недель или веков назад. Вот. Буду теперь размахивать своей человечностью, как флагом, закутаюсь в него. Буду просить у них прощения. В конце концов, я съел только двоих из них.

Заворачиваю за угол. Хочу стоять прямо, как Вашингтон, пересекающий Делавэр, но тут так тесно, что приходится сутулиться по-звериному. Поднимаю руку: дескать, привет, детишки, вот он я, обучающийся минотавр. Как вам этот лабиринт?

Их пятеро, и они что-то поспешно сдирают со стен, какие-то металлические полосы, наложенные наверняка какими-то предыдущими путешественниками. Здесь есть… были огни, похожие на водянистые кошачьи глаза, но большинство из них уже погасли, потому что гоблины – вандалы и забирают машины, которые питали светильники, прямо как цыгане, торговцы металлоломом. Неужели они не понимают, насколько ценны эти маленькие островки света? Ужасные маленькие разрушительные существа! Но я все равно так и держу руку поднятой в знак дружбы.