Дождь в полынной пустоши. Книга 2

– Я еще лютей! — похвалился Стейнбек. А что за похвальбой? Мягкотелость пригретого дурака.

– Вся беда хвостатого, в не понимании человеческой речи. По-хорошему ни в какую. Обязательно надо скалиться. Укусить. Крови попробовать.

– Во-во. Крови.

– Я же говорю….

Через стол, жесткий таранный удар в грудину выбил из Стейнбека дух, парализовал. Мосол выпал из руки, грохнулся в чашку. Брызги в сторону и на одежду. Чашка на куски. Юшка на штаны, с них в сапоги.

– Глотай-глотай, - похлопал унгриец по щеке побагровевшего канальщика.

Стейнбек засипел, покраснел от удушья, задергал кадыком, протолкнуть застрявший кусок.

– Хочешь Китцу спеть, спой, — Колин вызывающе ощерился и придвинулся ближе, почти лицом к лицу к Стейнбеку. — Сам ты кто? Никто! Все что имеешь, кем-то дадено. Не на совсем, в долг. Кроме собачьей службы и гордиться нечем. А за мной дядя, без малого двести тысяч серебром. Кому веры больше, если Китцу напоешь? Поверит, не поверит, а задвинет от греха подальше. Вдруг поддашься. И из доли и из ближников задвинет. Насовсем.

Колин поднялся.

– Зря с тобой время убил, - добро хлебнул из кружки канальщика и смачно сплюнул вино обратно. — Или у тебя другие соображения есть? Поделись, если что.

Из шинка унгриец, окружным путем, отправился в Серебряный дворец. Совет назначили на вечер. И до того времени успеет нанести несколько необходимых визитов.

Хорошо Иову, его кит один раз проглотил, а тут….
– ворчал Колин, не особо отчаиваясь неудаче со Стейнбеком. Сколько раз на него пасть разевать будут. И сколько таких пастей наберется?

Портить аппетит, так уж всем, - выбрана Колином не замысловатая стратегия ближайшего времени.

Привычное приветствие скаров несших караул. Гулкое эхо шагов разбежалось по Залу Арок. Колин еще только подходил к лестнице, а уже предчувствовал, обрадуют.

– Вас срочно желает видеть камер-медхин, - выложил Пейкер, исполнив не свойственные обязанности.

Сколько ему перепало?
– видится Колину сплошной меркантилизм. Скары относятся к корыстолюбию весьма предосудительно. Глупость, но они ей гордятся.

Дать ему больше? Для забывчивости?
– в планах унгрийца посещение камер-медхин последней. Но как не вспомнить Писание.
– И последние станут первыми. Его случай.

– Ты нацелился открыть большие двери, - выдала без всяких вступлений Гё. Её слова прозвучали открытым обвинением и никак иначе их истолковать невозможно. — Не много ли чести такому как ты?

– Чести много не бывает. Или мало. Она или есть или её нет, — балансировал Колин между желанием ответить грубо и проявлением терпимости к женскому недовольству. Воевать всегда успеется.

– Лоб не расшибешь? — проигнорировали его неконфликтность. Сама камер-медхин настроена вести жесткие баталии. Компромиссы потом, после, первой крови. Сейчас же она слишком зла на унгрийца понимать объяснения и принимать извинения.

– Не имею привычки низко кланяться и таким способ что-то открывать.

– Это плохо, юноша.

– Кому?

– Всем! — зло харкнули в Колина. До вазы со стола дело не дошло. Но она рядом. Под рукой.

Эдак её….

– Меня еще рано подозревать в мятеже, - как мог, оттягивал унгриец ссору. Он так и не определил, кого представляет Гё при Серебряном Дворе. Короля, но через скольких? И все ли у нее полномочия от Моффета.

– А по ощущениям он вот-вот грянет. Унгриец, новик, барон, советник. Куда дальше? Через кого?

– Вам подробно? Или вкратце?

– Правдиво.

– С чего начать?

– С сегодняшнего Совета, - клокотала Гё, сцепив руки в замок, не искушаться вазой.

– Совет состоится, - нисколько не шутит Колин с камер-медхин, чья воинственность прибывала и прибывала.

– И?

– Остальное на Совете.

– Вот именно! На Совете!
– и не думала брать передышку Гё.
– Что в тебе такого, занять место Латгарда? Обширные связи в столице? Нет. Богатый опыт? Тоже нет. Высокая и влиятельная родня? Опять нет! Солидный капитал? Снова нет! Огромный фамильный надел? Совсем нет! Объясни темной старухе, для чего тебе лезть в канцлеры?

С этого бы и начинала, - поратовал унгриец за простоту в отношениях. Без дальних подходов и резких закидонов.

– Хочу и буду, - объявил Колин, заставив замереть Гё с открытым ртом. Замок пальцев распался.

– Никогда! — грозят ему вполне серьезно.

– Уверены?

– Уверена!

Врешь!
– подловил Колин взбешенную камер-медхин. Иначе, зачем он здесь выслушивает её вопли?

– Своего протолкнуть желаете? Верно? — раскрыл унгриец причину ругани.

Гё запнулась с ответом. Говорить ли как есть? Но предпочла уклониться от прямых высказываний. Не зачем открываться.

– Уймись, - спокойно заговорила камер-медхин, преподав, как она думала, урок самообладания.
– Довольствуйся тем, что о тебе говорят за каждой оконной портьерой, в каждом столичном доме.

– Поговорят и забудут. Это же столица. Славу надо подпитывать. Баронов в Карлайре полно. Гораздо меньше канцлеров, - надавил Колин на больное, рискнуть немного оживить страсти. Речи во гневе — истина наружу.

Или вазой в рожу.

– Бог подаст! — отказано со всей категоричностью и злостью.

– Хорошо бы мне! Больше подхожу.

Камер-медхин нервно шагнула вперед-назад. Для выскочки унгриец держится более чем уверенно. А значит по-хорошему с ним не договориться. Предупреждение проигнорирует, угроз не испугается, а то и припомнит при случае. С него станет!

– Маршалк сбежал, твоя заслуга? — спросили Колина и не выслушали. Не могли его выслушать. Терпения не хватило.
– Вижу твоя. Но Гаус это только Гаус. Дурак с деньгами. Как с остальными поступишь?

Колин хитро сощурился. Ему нет нужды откровенничать. Камер-медхин убедит сама себя в чем угодно. И обманется. Ему это нравилось.

– Убрался бы ты с глаз долой, - сдалась Гё. Затея, вразумить унгрийца ни к чему не привела.

Надо было предложить денег, - сокрушалась камер-медхин и не особенно веруя в их власти над бароном.

– Это вы пожелали вообще или для какого-то конкретного случая?

– Для этой минуты! — скоргочет Гё.

– Как скажете. Но когда на мой пурпуэн привесят золотой позумент, а подмышкой окажется папка с гербовыми бумагами, я не буду столь покладист. И возможно уже вам придется убраться. Из Серебряного дворца. Совсем.