Доживем до понедельника. Ключ без права передачи
Шрифт:
«Постойте, это прозвище у нее такое – Голгофа?»
«Ну да. Она говорит: „Каждый раз иду в класс, как на Голгофу!“»
«Братцы, что ж вы делаете? Помилосердствуйте…»
«За ней надо записывать, Марина Максимовна! Она все время такое отмачивает. Вот еще, например: „Вас родители портили, портили, а потом школе подкинули!“» (Таня.)
Хохот.
«Слушайте, а за что вы невзлюбили-то ее? Не за фразы же эти?»
«Сказать? (Опять Адамян.) За то, что она отбивает интерес к химии у ребят! Каждый день – примерно у ста пятидесяти человек! На проблемном уровне она же не сечет абсолютно. Подсуньте ей любую сенсацию
«Нам это известно. А чего ты от Марины Максимовны хочешь?» (Смородин.)
«Мнения!»
…Далее идет то, что мы уже слышали – вплоть до разговоров о новом директоре, когда Марина Максимовна исключала из своего репертуара песенку «А я люблю военного…»
– Товарищи, как же это? Ведь мы подслушиваем… – словно очнувшись, сказала Ирина Ивановна Смородина.
– Что-что? – не поняла Клавдия Петровна, однако нажала клавишу «стоп».
– Я лучше пойду… Я эту педагогику не знаю, конечно, только как-то нехорошо… – Ирина Ивановна двигалась спиной к двери, горестно глядя на Назарова. – До свиданья. – И ушла.
Клавдия Петровна всплеснула руками:
– Если хотите правду, вот уж кто действительно ревнует своего сына к этой Марине, так это она! И по-моему, неспроста… А здесь вот струсила!
– Не о храбрости речь, Клавдия Петровна, – глухо сказал Назаров, уставившись на кассеты. – Если не ошибаюсь, магнитофон принадлежит вашей дочери?
– Да, это наш ей подарок… А сама-то она кому принадлежит? Я могу это спросить, не усмехайтесь, я жизнь на нее положила! – Клавдия Петровна направилась к графину с водой. Выпила два стакана подряд. – …Когда я послушала разговоры эти, я поняла наконец, откуда у девчонки такой тон со старшими. Оказывается, это можно. Вот «разобрали» Эмму Павловну… И вас, Кирилл Алексеич, заодно! Ей знаний не хватает, вам – лирики, видите ли. От любого немного останется, если его так разобрать, никто не святой, правильно? Одна Марина Максимовна!
– По-моему, комментарии тут излишни, – вмешалась Ольга Денисовна. – Мы подумаем, разберемся… – Она сверхвыразительно глядела на Назарова.
– Вот-вот. А то получается по пословице: сильнее кошки зверя нет!
– Вы можете эту пленку доверить нам? На день-два? – спросил Назаров. Ему не терпелось прекратить эту аудиенцию.
– Да, берите с аппаратом вместе… А ей я что-нибудь придумаю. Берите, берите, интересы у нас одни, правильно? Только, Кирилл Алексеич, Юля-то моя здесь тоже распустила язык… Надеюсь, по ней моя откровенность не ударит? Десятый класс…
– Не ударит. – Назаров ухватил магнитофон за кожаный ремешок, буркнул «до свидания» и вышел.
Дали звонок с урока.
– Ах, господи! – Клавдия Петровна досадливо щелкнула пальцами. – Тогда уж я пересижу у вас перемену, а?
Она подсела к Ольге Денисовне:
– Думала: приду, выложу все – станет легче. Нет, камень тут. – Она дотронулась до груди. – И себе не облегчила, и вам тяжесть навесила…
Ольга Денисовна согласилась:
– Золотые слова.
– Директор разнервничался… Между нами, женщинами, там ничего такого нет?
– Где «там»? Не понимаю…
– Я говорю: может, уже раскручена эта самая «лирика»? Я ж не из пальца, вы сами слышали: «лирического учреждения» ей надо!.. Это как – утепленного? Худо,
дескать, зябко в одинокой постельке? Ни стихи не помогают, ни песенки? А французские – еще хуже…Внезапно Ольга Денисовна залилась краской, разгневалась – такой мы еще не видели ее.
– Послушайте! Речь все-таки идет об учителе вашей дочери! Нельзя так, нехорошо! Мы с вами не девчонки, калякающие в туалете!
Она взяла стопку тетрадей и вышла, прежде чем Клавдия Петровна успела оправдаться.
А через полминуты вдруг вернулся Назаров, ударом ладони распахнул дверь. Шея у него была красная.
– Во что вы меня превращаете, мамаша? Иду в кабинет – навстречу весь десятый «Б»… а я – с этой штукой. Красиво? Я ж педагог, черт возьми, директор, коммунист!
Лицо Баюшкиной хлопотливо выразило понимание и сочувствие.
– Действительно… Не хватало вам еще от них прятаться! Директору – от ребят… смешно! Был один заграничный фильм, длинное такое название – про дело человека, который вне всяких подозрений… Вот это – вы! – говорила она, отобрав у него магнитофон и укладывая его в желтый мужской портфель.
– Благодарю вас. Я смотрел. Как раз он там убийца, – не улыбнувшись, напомнил Назаров.
– Серьезно? Пример, значит, глупый, беру назад… Так хорошо будет? – Она передала ему портфель.
Он несолидно показал большой палец, чтобы больше не произносить ничего. Боялся произнести то, что вертелось на языке.
В коридоре он встретил Марину.
– Спасибо большое, Кирилл Алексеич, – сказала она. – Мы там выключили.
– Да? А мы тут включили…
– Что? – она, естественно, не поняла.
Он переложил портфель из правой руки в левую и распорядился:
– Зайдите ко мне после уроков, есть разговор…
– Хорошо, – сказала она рассеянно. – Но зря вы с нами не смотрели: такие вещи бывают раз в год, надо все бросать и смотреть…
– Дела, знаете, работа! – отозвался он едко. – Не всегда для души, как у вас, а все же не бросишь: зарплата идет!
Она даже задохнулась от этого выпада и ответить не успела: директор спешил.
Алеша Смородин, застигнув свою маму в раздевалке, допытывался у нее:
– Мам, не выкручивайся. Зачем ты пришла?
– Ерунда, Алеша, не обращай внимания… думала, что ключ дома забыла, а он – вот он – нашелся… – Ирина Ивановна, уже одетая, без надобности рылась в сумочке, лишь бы не смотреть на сына.
– Здравствуйте, Ирина Ивановна! – подбежал Адамян, а с ним Ельцов. – Неужели вас вызвали?
– Здравствуй, Женя. Давно вас не видела. Похудели вы что-то, – ушла она от вопроса.
Но сын настаивал:
– Мама, зачем ты приходила?
– Если уж смородинских родителей вызывают, – сказал Ельцов, – тогда я уже ничего не понимаю…
И, не сумев спрятаться от честных глаз сына и его друзей, Ирина Ивановна вдруг взмахнула рукой, сердито глянула наверх и сказала:
– Языкатые вы слишком, несдержанные… Особенно ты, Женя. Навредили вы своей учительнице этими длинными языками.
– Кому? Мариночке?!
– Вот видите: она для вас «Мариночка»… А разве это можно?
По иронии школьного расписания после телевизионного урока о Моцарте и Сальери у десятого «Б» была химия, Голгофа.
– Кого нет? – выясняла Эмма Павловна.