Dreamboat 1

– Не положено!
– испугано возразил парильщик. В бане он был существом совершенно бесправным и с чаевых ещё должен был отдавать процент.

– Положено, положено, не спорь, почтеннейший. Садись, отдыхай! - Северианов жестом подозвал буфетчика.
– Распорядись, любезный, чаю для маэстро, ну и закусить чего-нибудь, да посолидней, не скопидомствуй. Такой талантище у вас трудится, просто слов нет, чтобы выразить.

Северианов по-кошачьи лениво потянулся, откинулся на спинку скамейки, глотнул ещё квасу.

– Звать как, любезный?

– Филькой кличут.

Северианов задорно, весело расхохотался.

– Ну что это за Филька, друг мой, ты ж не собака!

– Филиппом, значить.

– Значить, значить, - рассердился Северианов.
– Что ж ты, Филипп, батюшку своего не уважаешь?

– Как это?
– насупился парильщик Филька.

– А вот так это! Представляться надо по имени - отчеству. И себя называешь, и отцу своему уважение выказываешь.

На столе, словно сами по себе, возникли чашки полные ароматно дымящегося чая, бублики, бутерброды с нежнейшей красной рыбой.

– Филипп Митрофанович, - пробубнил Филька, делая громадный обжигающий глоток. Был он напряжен, натужен, сжат готовой распрямиться пружиной и, мгновенно сорвавшись с места, рысцой мчать на рабочее место, в парильню.

Сейчас должен появиться приказчик, а может сам банщик Трифон Тимофеевич, разобраться, почему рабочая сила без дела простаивает. Ну, где он?

– Не спеши, Филипп Митрофанович, - добродушно улыбнулся Северианов.
– Окажи гостю уважение. Умением твоим по части массажа я насладился, теперь желаю получить удовольствие от беседы с выдающимся мастером. Признаюсь, очень я до подобного дела охоч. Грешен, люблю телу усладу доставить. Много где перебывал: и в Москве, и в Петрограде, и ещё в разных баньках доводилось парку отведать. Но ты, Филипп Митрофанович, просто кудесник, мастер парного дела, волшебник. Сам такой самородок, или выучился где?

Мастер парного дела сделал ещё один глоток и вгрызся в бублик, торопясь, нервничая, хмуро оглядываясь. Так не пойдёт, подумал Северианов, парильщик нужен благодушно расслабленным, дружелюбно настроенным и беззаботно мягкосердечным, иначе язык не распустит и разговора не получится.

Приказчик появился весьма своевременно. Грузный мужчина, нескладно скроенный, но крепко сшитый с наглыми и злыми глазами. Вопросительно посмотрел на Северианова, потом на парильщика.

– Присаживайся к нам, любезный, - поманил его Северианов.
– Кудесник ваш так меня ублажил, до сих пор косточки похрустывают, желаю в благодарность чайком вас побаловать. Или ты покрепче предпочитаешь, так нет вопросов.
– Не давая возможности приказчику вставить слово, властно крикнул буфетчику.
– Почтеннейший, соблаговоли чарку господину!
– И уже приказчику, - Давай, давай, друг мой, не откажи, обидишь! На закуску что предпочитаешь? Что тут у вас поприличнее? Не стесняйся!

Проще было посмотреть на приказчика пристально и долго, свинцово-тяжёлым взглядом заплечных дел мастера, и тот мгновенно исчез бы, но Северианову очень не хотелось, чтобы его здесь запомнили.

Приказчик, понял, что странный господин просто так не отвяжется, и проще выпить с ним граммов несколько и ретироваться, чем пытаться затеять дискуссию, потому, опрокинул рюмку и тут же исчез, сославшись на неотложно-срочные дела. Северианов почувствовал, как тотчас расслабился парильщик Филька, и чай теперь не торопливыми большими глотками пил, а степенно вкушал, утирая блаженный пот и закусывая бутербродами с рыбой, бубликами и пирогом с брусникой. Северианов любезно подливал ему, заказывал новые угощения, обхаживал со всех сторон, словно любимое чадо, так что минут через десять парильщик был полностью в его власти. Теперь следовало немного поговорить с ним на отвлеченные темы, окончательно расположить к себе и лишить остатков настороженности, чтобы потом задать главные вопросы, ради которых, собственно, и затевался разговор.

– А энтой зимой история приключилась - и смех и грех!
– вещал Филипп Митрофанович, как-то вдруг враз перестав быть Филькой.
– Парилась компания, человек семь или восемь, и в прорубь окунаться бегали. Тут у нас, сзади для этих целей озерцо имеется. Так вот, в очередной раз побежал окунуться Минька Титов, дурья голова. Проходит минута, другая - Миньки нет. Выглянули на улицу - прорубь есть, а Миньки нет. Подбежали все к проруби, заглянули туда - снаружи ничего не видно, на всякий случай покричали по сторонам - Минька!!!
– никто не отвечает. Ну что делать: веревкой обвязались, и стали по очереди нырять - никого нет. Когда последний вылез из проруби, из-за угла бани показался Минька-охламон, от холода синий, но довольный. Я, говорит, пошутковал...

Северианов слушал вполуха, нужно было аккуратно вывести разговор на происшедшее в ночь на 23 апреля. Вообще говоря, он догадывался, что тогда произошло, но догадываться и знать наверняка - две совершенно разные вещи...

– Может, тебе водки взять, Филипп Митрофанович? Граммов сто - сто пятьдесят? Как?

– Ни в коем случае, ваша милость, баня подобного не любит. Это ежели хворь какая приключилась, тогда да: первым делом выпариться как следует, потом выкушать "мерзавца", но не более, и на печку горячую. К утру любую хворобу как рукой снимет! Нельзя пар с сорокоградусной мешать, от такой смеси и ноги протянуть недолго. Вот по весне устроили у нас в бане пьянку с парилкой, так один до утра и не дожил.

– По весне? При Советах, что ли?

– Ага, при них. Два начальника чекистских набрали выпивки да девок срамных - и давай гулять, что есть мочи, только один до утра не дожил - помер.

– Погоди-ка, весной? Я что-то слышал про это... Да нет, путаешь ты, Филипп Митрофанович, того чекиста бандиты убили.

– Ха, путаю!
– счастливо загоготал мастер пара и березового веника.
– Это уж они для прикрытия сраму придумали. Здесь он окочурился, в бане!

С конспирацией в Новоелизаветинской ЧК все обстояло в полнейшем порядке, подумал Северианов. На должном уровне: об истинных причинах гибели Оленецкого не знал разве что трибунал...

С другой стороны, рачительный хозяин сумеет извлечь выгоду из всего: и из воздуха, и из прошлогоднего снега. А уж из такого примечательного события, как гибель в бане заместителя председателя Новоелизаветинской ЧК, просто грех и недопустимость не поиметь какого-никакого профита. Маловеры, считавшие, что демонстрация кабинета, где произошла последняя лихая гулянка двух чекистов, отпугнет посетителей, жестоко ошибались, наоборот, любопытствующие повалили косяком, словно рыба на нерест, увеличивая и без того немалый наплыв посетителей. Трифон Тимофеевич мог быть в достаточной мере ублаготворен.

– Они ночью своё непотребство справляли, - продолжал Филипп Митрофанович, допивая очередной стакан и тут же принимая новый. Мощно хрустнул челюстями, дробя кусок сахару и запивая изрядным глотком.
– А в баню нельзя после полуночи ходить, в это время там черти и ведьмы моются. То свет загорится-погаснет, то окно откроется-закроется, а несколько раз видели, как кто-то ходит по мыльной да коридорам, в парилку даже, говорят, заглядывал.

Северианов насторожился: все сказанное мастером Филькой слишком уж точно вписывалось в его догадку. Только вряд ли здесь нечистая сила виновата...