Dreamboat 1

Бесстрашный джигит с трудновыговариваемой фамилией князь Срвандзтян, высокий улыбчивый молодец, чернявый, но с седыми висками и мутным, перламутровым взглядом, развлекал гостей делом совершенно некняжеским. Пообещав угостить почтенное собрание "настоящей хашламой" и вооружившись бритвенной остроты ножом, он безжалостно кромсал на маленьком деревянном столике сладкий репчатый лук, ярко карминовые помидоры, лилово-багровые баклажаны, укроп, петрушку, кинзу. Стоявшие полукругом гости, в основном, как ни странно, мужчины, имевшие к приготовлению пищи отношение весьма отдаленное, если не сказать нулевое, с утонченной любезностью кулинарных знатоков и компетентностью армейского кашевара задавали князю вопросы.

– Я вижу, вы еще и лук начистили, да?
– по-барски вежливо интересовался Захар Захарович Полозков, поправляя пенсне и вежливо принюхиваясь.

– Да, - величаво отвечал князь, не переставая орудовать ножом. Лезвие щедро бросало в лица гостей солнечные зайчики, слепило, словно заигрывало.

– Лук для того, чтобы запах баранины в себя впитывал. Моем, чистим лук, помидоры. Чем больше помидоров кладешь, тем больше от них сока для варения...

– Ой, как вкусно луком запахло, следующий этап - это слезы!
– скривив сверху вниз губы, Иван Иванович Краснокутский, дворянин и помещик, никогда не пачкавший рук стряпней, отступил назад, предлагая остальным повеселиться его удачной шутке. Срвандзтян, невозмутимо смахнув порезанные овощи в круглобокий, зауженный к низу, чугунок, двумя руками подвинул огромный пук зелени.

– А что это за трава-травка?
– теперь снизошел до вопроса и Порфирий Алексеевич Нелюдов, с неподдельным интересом наблюдая за манипуляциями армянского князя.

– Это петрушка, кинза и...
– князь задумался.
– Как это... Укроп, да. Тоже все нарезаем...
– Лезвие вновь заплясало, рубя траву и разбрасывая вокруг слепящие блики. Срвандзтян был спокоен и невозмутим, как студеный гранит, как статуя Аполлона, говорил медленно, нараспев, с ленцой и легким акцентом.

– А что здесь делает мясо?
– громко, по-актерски спросил Георгий Богданович Петерсон, управляющий Новоелизаветинского отделения Государственного земельного банка, мужчина солидный, толстый и пожилой.
– Это баранина?

– Это баранина, - бесстрастно подтвердил князь.

– А какая часть берется? Любая, или...

– Лучше на косточке. Нога, ребрышки...

– И как называется это блюдо?
– пробормотал с мечтательно-вожделенным видом студента, впервые посетившего бордель, Иван Иванович Краснокутский.

– Хашлама...

– Хашлама. Гм-хм... А из чего оно состоит?

– Это овощи и баранина. Мясо тушится с овощами.

Иван Иванович изобразил на лице гримасу одновременного удивления и восхищения, крякнул и энергично пошевелил ноздрями, принюхиваясь. Задумчиво погладил козлиную бородку, глубокомысленно произнёс.

– Тушеное мясо и тушеные овощи. Да-с!

Одним ловким движением князь смахнул порубленную травку в чугунок, спрятал нож и начал укладывать поверх овощей заранее подготовленную баранину, монотонно комментируя свои действия:

– Баклажаны, помидоры, лук. Мясо кладем сверху и на костер. Воды не надо. Я люблю добавить стакан хорошего вина. Когда начнет кипеть немножко - тогда соль добавляем и ни в коем случае не перемешиваем...

Лениво созерцая мужские разговоры, Настя вдруг вспомнила голодный Петроград, перловку, картофельные лепешки и воблу. Лепешки продавали спекулянты на Большом проспекте за немыслимые деньги. Голод не тетка, пирожка не поднесет, гласит поговорка. Можно сколько угодно гордиться дворянским происхождением, гордо держать голову, распускать павлиний хвост, корчить из себя благородную девицу, но когда от голода кружится голова и сводит живот, забываешь про мировоззрение и образ мыслей. Кушать хотят все: и благородные вельможи, и простые рабочие, и университетские профессора, и дворники. Особенно плохо стало с хлебом, давали по карточкам - по 50 граммов на едока. Часто его не привозили в магазин или его не хватало на всю длинную очередь. Спрятала тогда княжна Веломанская подальше гордость, взяла золотые настольные часы и пошла на Сенной рынок в надежде выменять хоть какой-либо провизии на старинный раритет.

Толкучка шумела, кишела людьми, словно потревоженный муравейник, дышала махорочным дымом. Мелькали мерлушковые ушанки, купеческие картузы с жестким козырьком, офицерские фуражки, бабьи платки, матросские бескозырки. Торговали вразнос, с лотка, с телег, с деревянных бочек, на развале. Вся толкучка торговала "на крик", вывесок не было, а товар рекламировать надо, поэтому кричали, стараясь переорать друг друга, обратить внимание на себя. Подскочивший мужичок в рваном армяке, барышник, сразу спросил:

– Чего хочешь?

– Продать, - Настя показала часы.
– На еду обменять.

– Дай-кось глянуть, - барышник схватил часы, покрутил в ладонях, разве что не обнюхал.
– Фунт ситного дам, да полфунта перловки и то от великой благости.

– И только?
– возмутилась Настя, никогда прежде не занимавшаяся подобной коммерцией.

– Ну, хорошо, только из доброты моей, картохи чуток добавлю.
– Милостиво согласился обладатель рваного армяка.- Больше не проси, не дам.

– Должно быть, краденые, - заметила торговка, вся обвешанная только что купленным грязным тряпьем. Настя не успела растеряться, раздались крики: "Облава!" - мужичонка бросился бежать, торговка просто растворилась в воздухе, словно мираж...

Сидя все в том же плетеном кресле, Насте вдруг нестерпимо захотелось спать, дрема накатывала неудержимыми волнами, веки слипались сами собой, во всем теле появилась приятная и настойчивая тяжесть, словно тисками захватившая все тело и настойчиво увлекая его в объятия Морфея. Противиться, напрягать волю ужасно не хотелось, и Настя отдалась этому чувству, мгновенно уснув.

Сон был короток и страшен: с грузовика на землю спрыгивали матросы из боевой группы Петроградской ЧК, на ходу клацая затворами. Волнующаяся, разбегающаяся толпа спекулянтов...

Вкусно потянуло дымом, ароматом тушащейся в овощах баранины, запахом благоденствия, преуспевания и сытого безделья. Солнце игриво стреляло лучиками в лицо сквозь ореховые грозди, что-то обреченно-вежливо рассказывал обступившим его слушателям Срвандзтян, не забывая при этом внимательно следить за готовящимся угощением. Пантелеймон угрюмо колдовал над самоваром; отчаянно робеющий Жорж, малиновый от усердия, помогал Марии Кирилловне накрывать на стол, расставляя бесчисленные тарелочки, блюдца, чашки. Граммофон натруженным басом выводил про "холодное прощай" и "ласковое до свиданья", а также про "счастливых грез мечты". Степенно отставив мизинец в сторону, великовозрастный студент Пармен Макарович Викентьев высокомерно пил вино из стакана, коим простолюдины пользуются для потребления водки. Юрий Антонович Перевезенцев, круглый, как колобок, невысокий, с виду неуклюжий, с добрым наивным взглядом развлекал дам лирической поэзией собственного сочинения:

Меня схватил в объятья март,

Тепло, как поцелуи.

Капель же, как вдали набат,

Стучит себе ликуя.

Я, кажется, готов забыть

Куда же я шагаю,

Отбросить надоевший быт,

И жить, стихи слагая.

Куплю на станции билет

На поезд, на вечерний.

Брожением весны задет,

Я все предам забвенью.

Я растворюсь среди весны,

А может, я и не был.

А дни, что прожиты, лишь сны.

Весной мне снится небо.

Дамы восхищались, хлопали в ладоши, просили еще, и Юрий Антонович, разумеется, не мог отказать:

Месяц плыл подвешенной звездою

Посреди весенней тихой ночи.

Я забыл потерянную Трою,

Может, я любил ее не очень!

Месяц плыл, не избегая взглядов,

Одинокий, бледный, равнодушный.

Торжеством проснувшегося сада

Наполняя наши горестные души.

Месяц плыл, а на земле дробились

Бесконечные его осколки.

Вот и вы в тоске застыли,

Позабывшие меня потомки.

В Средние века в рыцарской среде существовал обычай украшать стены залов оружием, отобранным у побежденного противника. В центре композиции владелец замка помещал вражеский щит с гербом, под щитом и по его сторонам располагались перекрещенные клинки, древки, фрагменты лат. Постепенно трофейное оружие сделалось предметом интерьера. На видном месте в зале ставился большой диван с подушками, за которым на стене висел дорогой персидский ковер. А уж на ковре - все, что душе угодно и на что хватит фантазии и средств: казацкие шашки и венгерские сабли, рубящие и колющие мечи, дворянские шпаги и испанские рапиры, парадно-церемониальные алебарды и боевые топорики, ковёрные кутары и индийские боевые кукри. Композиция изподобного оружия называется библо и обладает специфическим декоративным эффектом: она добавляют объема большим помещениям, а также создает некий романтический настрой. Штабс-капитан Северианов среди великолепия гостей Марии Кирилловны смотрелся грубым топором-колуном в окружении обрамленных изящными завитками, фигурными клеймами, гравированными надписями, украшенных яшмой и бриллиантами антуражных "коверных" сабель, либо атипичным кулацким обрезом среди коллекционных инкрустированных пистолетов. В одиночестве, сложив руки на груди, он замер мраморной статуей, без шевелений и каких-либо проявлений активности, молча, с ироничным прищуром рассматривая окружающих. Во всяком случае, внешне это выглядело именно таким образом. Мысли же читать никто не умеет, разве что колдуны и ясновидящие, но в таких Северианов не верил. Зачем его пригласили сюда? Явно не для того, чтобы просто приятно провести время, а с какой-то определённой целью. Какие замыслы вынашивает Петр Петрович Никольский, какую партию хочет разыграть с его, Северианова, участием? Вопросы, вопросы... Тревожное чувство опасности, угрозы. Северианов прикрыл глаза, попытался расслабиться лицевые мышцы. Он должен быть весьма доволен, что его, поросенка неумытого, пригласили в высшее общество, удостоили сего почёта, дали лицезреть почтенных, уважаемых людей... Изобразить на лице малую толику глупости пополам с неумеренным счастьем, примерно как у Жоржа, и быть готовым к любым неожиданностям...