Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
— Только ты не «дукай». Отдыхают уже люди.
— Я по воротам покидаю. Там сетка.
Мне нравился хоккей, но играл я в него плохо. Наверное потому, что плохо стоял на коньках. Вроде, и задом ездил, и передом, и крутился хорошо, а как до игры, так не получается и всё. Потом я понял что надо было ездить на полусогнутых, но когда это?
— Стоп, — подумал я, ещё когда занимался математикой, — а ведь сейчас я знаю, что надо делать.
И решил попробовать не откладывая, так сказать, в долгий ящик.
[1] Вятка-автомат — бывшая
Глава 6
Сейчас я оставил свои потуги проникнуть в суть тригонометрии, и, одевшись по спортивному и взяв коньки, вышел на улицу. Ветерок обдувал и морозил щёки, и я натянул ворот толстого шерстяного свитера повыше. Уши шапки-ушанки были опущены заранее. Зима, однако, во Владивостоке не очень морозная, но ветреная. Как, впрочем, и весна, и лето, и осень. Ха-ха…
На льду я сразу присел, сделал пробежку и понял, что так долго кататься не смогу. Вот она, оказывается, в чём проблема. В ногах!
— Ноги качать надо, оказывается! Почему я и в самбо предпочитал бороться в высоких стойках. Да-а-а… Косячок, однако, в развитии организма. Спортивного, между прочим, организма. Качаться, качаться и качаться. Чего я категорически не любил.
Я набегался с клюшкой наперевес от души. И в приседе, и в полуприседе. По воротам почти не бросал, но примерялся с подхода и пару раз по шайбе попал хорошо, со щелчком. А это уже большой прогресс. Надо же, до шестнадцати лет дожил, а в хоккей, как в прочем и в футбол, играть не научился. Что-то с координацией не то. А вот каратэ, почему-то, пошло неплохо. А там те ещё танцы с бубнами. Особенно, если против группы противников. Но до познания каратэ я шёл всю жизнь. А тут, всего каких-то шестнадцать лет.
Уснул я снова под стихи о «Свете».
— Света, Света, Света не спиться до рассвета
Зачем мне два билета и даже три зачем?
Не спиться до рассвета. И где ж ты, Света, Света?
Уснуть бы до рассвета, ведь спатки нужно всем.
Людмила Давыдовна Шведа попыталась помучить первым, но он, жучара, подготовился и правила от него отскакивали, как от стены горох. И про тангенсы, и предыдущей темы. А вот я подвис сначала, а потом прямо сказал математичке, что я тему не понимаю.
Она округлила глаза и прокаркала своим хрипловатым дискантом, что, дескать, тебе, Шелест, не понятно в такой простой теме. И что ты вообще можешь о ней сказать? Если учил, конечно…
Я учил и сказать мог многое, что и сделал. Тогда математичка сняла очки и поморгала глазами и спросила, сперва откашлявшись:
— Кмх! Ну, и что тебе не понятно? Ты же всё рассказал буквально по учебнику. И… Давай ка реши ка… Дано…
Она быстро написала условия на доске.
Я решил.— И что ты мне голову морочишь? — продолжала хмуриться она. — Ты издеваешься?
— Я, Людмила Давыдовна над мной уважаемыми учителями не издеваюсь. Мне действительно не понятно, зачем это всё нужно.
— Нихрена он завернул про уважаемого учителя, — произнёс, судя по голосу, Гребенников.
— Тихо! — так крикнула математичка, что я вздрогнул.
— Значит — издеваешься, Шелест. А пошли ка к директору.
Она потянулась к моему уху, но… хе-хе… Передумала.
— За что к директору, Людмила Давыдовна? Что я всё понимать должен с первого пинка? Мало ли что зазубрить можно. Позанимались бы лучше со мной после уроков.
— Ты подерзи, подерзи… Сейчас тебе Светлана Яковлевна мозги вправит.
— На уроках нужно слушать, а не в морской бой играть со Шведом.
— Вчера я, между прочим, в коридоре сознание потерял. Вон, Швед не даст соврать.
Я оглянулся на Костика, кивающего кучерявой головой, как китайская собачка.
— Ты… Это, что, Шелест? Хочешь сказать, что это я тебя довела до обморока?
Возмущению учительницы не было границ.
— Ни в коем случае, Людмила Давыдовна. Просто я, наверное, и вправду подзапустил ваш предмет, а теперь завис. Помогите мне.
Класс уже почти лежал от смеха. Они все думали, гадёныши, что это я так прикалываюсь над учителем. Были у меня раньше иногда подобные «загоны». Мне же было совсем не до смеха.
Людмила Давыдовна была умной и опытной учительницей она вышла просто из сложной ситуации.
— За ответ тебе пять, Шелест, а за поведение — единица. Неси дневник.
Я шагнув от доски выпучил глаза и развёл руки. Класс грохнул от хохота. Занавес. Прозвенел звонок.
— Следующую тему, благодаря Шелесту выучите сами. Задание на доске.
Я искренне расстроился.
— Ни хрена себе у меня репутация! Как у террориста! Никаких переговоров! Сразу на расстрел! К директору! Не помню, чтобы я конфликтовал с математичкой. Не помню. Хотя… Вот чего я полез со своим «не понимаю»? Ну, не понимаю. Надо было подойти после урока и спросить. А так получилось, что я издевался над учителем перед учениками. Теперь за единицу отвечай перед родителями. Ещё и в учительской про меня расскажет. Вот тебе и жизненный, млять, опыт. Чего полез?
Так думал я, глядя в окно третьего этажа, ожидая прихода «русыни» — ещё одной Людмилы, но Ивановны. Завуча по учебной работе. Очень строгой, но справедливой. С ней у меня, хм, до сего момента, был консенсус. Литературу я любил. Писал, более менее, грамотно. Правда, не всегда учил правила.
На уроке русского зыка написали короткий диктант и сдали тетради. Литература тоже прошла безболезненно для всех. По географии получил четвёрку за дополнения по теме. На астрономии снова со Шведом играли в морской бой. На трудах для нашей школьной хоккейной команды делали клюшки. Да не простые, а клеенные из нескольких слоёв древесины. Причём, сегодня была завершающая стадия — вставка «пера» и обклейка его стеклотканью с эпоксидной смолой.