Другая жизнь. Назад в СССР

— Что молчишь? — спросил тренер.

— Вы же всё равно уже приняли решение, — дёрнул я плечами. — А про себя могу сказать одно. Я приложу максимум усилий, чтобы оправдать оказанное мне доверие.

— Ну, хорошо, Миша. Я на тебя надеюсь, — сказал Георгий Григорьевич и вышел из раздевалки.

А я сел на скамейку и заплакал.

Глава 7

По дороге домой — я пошёл пешком — мне думалось, что жизнь кончилась. И в общем-то так и было. Эта жизнь кончилась. Не хотелось никого видеть. Хотелось просто замёрзнуть на улице. Спортивная сумка с формой противно била меня по заду, когда я ускорялся, словно говоря, ну куда тебе спешить? Там тебя ждёт он. Твой судия, который приговорил тебя окончательно: «Не дееспособен». Молоток упал и зал охнул. «Пожизненно».

Иногда я начинал снова плакать. Мне было жалко себя и я… В этот момент я ненавидел отца.

— Неужели я смог бы сказать чужому мне человеку, что мой сын может тебя подвести, поэтому ты с ним не водись. Да, однозначно не сказал бы я так про своего сына. Если бы он не был преступником. Но ведь я не был преступником! Зачем меня так?!

Я «поковырял» своё будущие предоставленное мне кем-то, и не увидел ничего подобного тому, что случилось сегодня. Не увидел, но не факт, что его не было. В смысле, не было его звонка тренеру и разговора с ним обо мне. Тогда просто не знал почти до последнего, что еду на соревнования. Я и не прилагал никаких усилий, поэтому. Это я сейчас заранее знал, что поеду, а потому пришёл на тренировку, а тогда я только за месяц до поездки и появился в спортзале. Поэтому совсем е факт, что этого разговора не было и в той мое жизни, только я о нём не знал. Затёрся он в голове у тренера. Или некого ему было брать, действительно.

Сейчас-то он зачем сказал. Ему нужно, чтобы я разозлился на всех: на отца, на него и на себя и выложился по максимуму. А тогда? Сказал бы он мне такое за месяц до поездки, да и послал бы я их всех куда подальше с этой поездкой. И может быть, вообще бы самбо забросил. А может и чего похуже бы сделал.

— А сейчас? — спросил я себя. — Что сейчас останавливает? Сделать чего похуже… Как жить то после такого?

Тут «старая» память подсказала, что ведь был подобный эпизод и в той жизни. Или в будущем, черт бы его побрал! И, может быть, ещё и пострашнее этого.

Отец, как оказалось, отговаривал мою жену за меня выходить замуж, предупреждая её, что у меня тот ещё характер.

— Ни хрена себе, — сказал я. — Это что же такое? Это же как я мог ему насолить в этой жизни, что он вот так со мной? И ведь совсем не скажешь, чтобы он ко мне плохо относился. Да и я то же. Было дело, когда он пришёл с рейса а я забыковал. Просто я уже вырос, а он пытался меня поучить ремнём. Вот и нашла коса на камень. Так ведь это потом прошло. Сейчас-то мы с ним нормально… Я не «быкую». Он обиделся так на меня, что ли? Что я встал в «позу» и не дал себя бить?

Да-а-а… Они все обидчивые и память у них хорошая, как-то сказала мне мама. Тогда, да-а-а… Может быть и обиделся, что я ему не подчинился. Обида на всю жизнь. Но вел я себя тогда с ним отвратно, это точно. Простил бы я своего сына за такое ко мне отношение? Осадочек бы, конечно, остался.

Вот так вот, Мишка. Вот, оказывается, для чего тебе будущее раскрыли. А для чего? Да чтобы ты выровнял отношение с отцом, дулила. Чтобы ты хотя бы извинился перед ним и изменился немного. Хотя… Жизнь, вроде, прожил нормальную, детей вырастил, жену не бросил и она меня тоже. Дети, внуки уважают…

— А отца обидел и спокойно жил с этим, — сказал внутренний голос. — И кто ты после этого. Если бы дети и внуки это узнали, уважали бы они тебя? Как думаешь?

Я остановился подумал-подумал и влепил себе кулаком по лбу так, что закрутились круги перед глазами.

— Козёл! — сам себе сказал я. — Что-то серьёзное с собой он сделать думал.

— Козёл! — снова сказал я, но бить себя не стал.

Смысл-то какой? Ну, покалечу себя… Это всё равно, что под автобус шагнуть. Тот же смысл. А тебе Мишка, теперь жить надо. Жить и каждым днём своей жизни давать отцу уверенность, что его жизнь не прожита зря. Вот в чём, паразит, смысл твоей, только тебе и твоим родителям нужной, жизни!

* * *

— Так что со мной, всё-таки, происходит? — думал я, лёжа на своём диване. — Мысли чужие, память… Вроде моя, но… Где тот я? Память есть, а тот я где? Умер в свои, то есть в мои, восемьдесят лет? И переселился в меня? И это он мне вопросы задаёт и отвечает на мои. Или это просто мой внутренний голос. Говорят же, что есть такой.

Вечером, или вернее — ночью с отцом разговора у нас не было. Когда я пришёл, родители уже закрылись в своей комнате. Пришёл я уже в районе одиннадцати ночи, а родителям нужно было рано вставать на работу. Отец вообще всегда просыпался ещё шести не было и я почти всю свою детскую жизнь и часть взрослой жизни просыпался под звуки гимна Советского Союза. Радио прекращало работать в полночь, а родители в будни ложились раньше, вот радио и выключали на ночь, а утром включали.

Утром я встал сразу после гимна. Отец разговор не тему соревнований не завёл, я тоже.

— Чего встал? — спросил он.

— Ну, ты же хочешь, чтобы я рано вставал, вот и встал, — ответил я.

— Почему ты так решил? — спросил он.

— Ты зачем включаешь радио на полную громкость? Ты же не глухой? Значит для меня. Меня гимн сегодня разбудил и до меня дошло, что ты этим гимном специально добиваешься, чтобы я раньше вставал. Ведь другого объяснения нет, для чего ты это делаешь? Ведь не издеваешься же над спящим человеком, которому вставать ровно через час?

Отец хмыкнул и с любопытством посмотрел на меня. Я толком ещё не понял, как мне себя с ним вести? Вроде, как я и не прав был когда-то, ну так и он не прав был во многом. Не знаю пока как быть, а внутренний голос молчал. Видимо хотел, чтобы я разобрался сам.

— Куда ты? — спросил отец, видя, что я одеваюсь в уличное.

— Пойду на коньках покатаюсь. Что время терять?

— Мог бы и уроки повторить.

— Я их вчера выучил, но повторю обязательно.

Отец снова хмыкнул, дернув головой и скривив одну сторону лица. Не нравится. Никогда он не мог найти правильный тон в разговоре со мной. Только приказной. А теперь не получается вообще никакой.

На коньках я немного успокоился. А то, честно говоря, меня немного потряхивало после гимна и после утреннего разговора. А вчера — ничего. Проснулся и снова уснул. И ведь и мама тоже просыпалась рано, а ей иногда нужно было ко второй, или даже третьей паре. Я уходил в школу, а она оставалась дома. Правда она кормила отца и меня завтраком. Трудна материнская доля…

Поняв, что рефлексировать или рано, или слишком поздно, я успокоился. Делай, что должно, и будь, что будет. А что мне, ученику средней школы, сейчас должно? Правильно! Учиться, учиться, учиться… Кхм… Коммунизму? Так чего ему учиться, когда ему скоро кирдык. Учись не учись, а кирдык не только коммунизму придёт, а и социализму, ха-ха… Такие дела. Такие кренделя выдаёт чужая память. А если она моя, так я, значит, доживу до восьмидесяти?

— Не факт не факт. Кхе-кхе. Ты живёшь по-своему и куда тебя черти вывезут, одному Богу известно. Вон ты какой типус! Характер-то у тебя мерзопакостнейший. Очень ты, Мишка, неприятный человек. При всей твоей, вроде как бы, доброте. А характер у тебя отцовский. Всех под себя, или никак. Отец вообще ни с кем дружить не мог. Не допускал к себе. А ты-то хоть и мог дружить, но выбирал тех, кто тебя слушал.

— А как по другому? — спросил я себя. — Так по жизни и происходит. Плюс и минус прилипают, а иначе, отталкиваются. Или терпят, как мы с женой. Подожди… Мы с какой женой? Нет у меня ещё жены.