Другая жизнь. Назад в СССР

Мысль промелькнула, но не погасла, а торчала занозой и мешала зубрить. Тогда я сам себе сказал, согласен, будем качать тему охранника, и мысль, как красный сигнал светофора, погасла, позволив полностью отдаться зубрёжке. Валерку я увидел на катке вечером. Он гонял шайбу один против пятерых, а на воротах у него стоял кто-то из нашей «мелкоты». Не беря коньков, чтобы не превращать разговор в соревнование, я вышел на улицу.

— Есть разговор, — сказал я, когда он, увидев меня, подкатился к ботику.

— Хм. Разговор. Надевай коньки, поговорим.

— Я без коньков.

— Хм. Ну, говори.

— Сколько платить будешь, если я с тобой ходить буду?

— В смысле, платить? Охренел?!

Валерка не мог стоять на месте и постоянно елозил на коньках из стороны в сторону, снимая остроотточенными лезвиями со льда стружку.

— Да, постой ты хоть немного. Что ты ёрзаешь, как обосравшаяся обезьяна по ветке?

Валерка вскинул на меня удивлённые глаза и, выпятив нижнюю губу, нахмурился.

— Даже и не думай начать драку. Пожалеешь сильно. Нет у тебя против меня шансов, — сказал я, хотя сам в этом сильно сомневался. Боец из меня пока был никакой. Не проросли во мне будущие навыки. Я пробовал сегодня двигаться, а не просто красиво стоять, и получалось так коряво, что мой внутренний голос сказал:

— Пока и не рассчитывай. Тебе сейчас ближе бокс. Помаши руками перед зеркалом. Вот я и махал в течение дня, давая передышки глазам и слушая записанное. Удобная практика, кстати, записывать то, что учишь, на магнитофон. Читаешь — учишь, и потом слушаешь — учишь. Удобно. И перед сном можно послушать. Тоже польза. Даже двойная. Засыпается лучше. Ха-ха…

— Да я и не думал. Просто посмотрел на Шелеста, который вдруг превратился не в друга, а в коммерсанта.

— Ой, Валера, только не надо, а? Какие мы, нафиг друзья? Соседи и одноклассники и не на йоту больше.

— На что? На какую ёту? Что такое ёта?

— Это что-то совсем маленькое. Буква в греческом, кажется, алфавите.

— Маленькая буква? — удивлённо скривился, ещё больше выпятив губу Валерка.

— Так, я пошёл, сказал я и развернулся, действительно намереваясь уходить. Находиться рядом с этим принцем королевских кровей мне расхотелось, а тем более — охранять. Это же и дальше будет продолжаться такая хрень! Он ещё поди, почувствует себя моим господином. Ну как же, он же будет платить мне за работу…

— Стой! Стой!

Валерка перемахнул через довольно высокий борт и прямо по щебёнке, которой была отсыпана «коробка», посеменил ко мне и попытался схватить за плечо. На его коньках мы были одинакового роста. А в хоккейной форме он выглядел богатырём.

— Стой!

— Руку убрал, — развернулся к нему я. — Я передумал. С такой жопой, как ты даже срать на одном поле не хочется.

— Да, ладно тебе, Шелест. Чо, ты взъелся? Ну, то есть, что ты взъелся?

— Я не взъелся? Я тебя спросил. Спрошу в последний раз. Сколько я буду иметь от нашего совместного бизнеса?

— Какого, на хер, бизнеса? — Удивился он, нахмурившись.

— Охранять тебя я не буду ни за какие деньги. А вот охранять имущество в виде дисков — другое дело. Тех дисков, которые мы с тобой будем переносить.

— Да, ты охренел? Это мой бизнес!

— Тогда и решай проблему сам.

— И решу! Тоже мне бизнесмен! Кто тебе записи переписывать давал? И даром между прочим! В «Бытовухе» за них по червонцу берут.

— Всё-всё-всё, — развёл руками я. — Разговора не было.

* * *

На следующее утро ничего не изменилось и меня снова разбудил гимн Советского Союза. Встав, оправившись, и сделав утреннюю гимнастику, больше похожую на разминку перед тренировкой, по сути, ею она и была, кроме кувырков, я спросил у уходящего на работу отца:

— Ты не знаешь, где те платы, что мне Женька Дряхлов давал паять?

— Хм. Давно это было. Где-то лежат, — отец скривил губы в снисходительной ухмылке. — Ты же их так и не допаял. Так ни одну плату целиком и не смог сделать.

Я спокойно смотрел на отца и он ответил.

— На балконе твоём ящик. Туда я все его детали и недоделки сложил.Предлагал Семёнычу забрать, да он отказывался. У него и своего хлама осталось… Как Женька уехал в интернат, так и заглох «бизнес». Я в моря ушёл, а у тебя на уме только гулянка была. Захотел, бы сам собрал себе и магнитофон и усилитель, и колонки. А то, папа купи…

— У меня руки с паяльником не дружат.

— А с чем они у тебя дружат? — спросил отец и, махнув на меня рукой, вышел.

— Вот так вот, оказывается, как далеко зашло его ко мне неуважение, — подумал я, а внутренний голос спросил:

— А что за Женька Дряхлов? Это не Джон со второго подъезда?

— Ну, да. Знаешь его?

— Э-э-э… Знал, пока он не утонул. Нам сколько? Лет двенадцать было?

— Тринадцать. Но он тогда не утонул. Я его вытащил из воды. Еле успел за большой палец ноги. Они у него длинные и маслатые. Удобно было хватать.

— Всё правильно, — согласился внутренний голос. — вытянул, но он уже, кхм, того был. Страшно было, до сих пор снится иногда. Кхм. Пардон… Снился…

— Что за хрень ты несёшь?! — возмутился я. — Женьку живого тогда вытянули. Воду из него вылили и он отошёл. Потом у него дар прорезался в радиоэлектронике. Они с моим отцом столько всего понаделали. Примочки какие-то для гитар. Женька и себе электрогитару сделал. Красная! Потом вечер новогодний устроил. Хороший вечер, Славка Федосеев рассказывал. Нас не пустили. А потом он сначала переехал на Семёновскую и в сорок пятую школу ходил. Или в сорок восьмую? Не помню. Потом его в спец интернат забрали с радио-электронным уклоном. Он сейчас где-то в закрытом городе живёт. Семёныч, его отчим, рассказывал отцу.

— Странно. Я точно помню, что он умер и как его хоронили. А нас тогда всё лето не отпускали одних купаться. Только Славка с Греком и купались. Всё издевались над нами и дразнились. Я сбегал, правда, но ремня пару раз получил от отца.

— Нет, ты что-то путаешь, — сказал я и, раскрыв балконную дверь, нашёл занесённый снегом деревянный ящик зелёного цвета с железными пружинными защёлками на боках. Из-под какой-то корабельной радиотехники ящик. Он был не лёгким, но мне под силу. Втащив в квартиру и открыв я увидел радиодетали, платы усилителя, которые я паял-паял и не допаял, а отец, утомившись мне «помогать», а по сути делать то, на что я сам подписался, доделал «порученное» мне Женькой задание, а то что дал Женька мне, чтобы я собрал для себя, оставил как я бросил. Да-а-а… А я и забыл про это всё. У меня память какая-то выборочная. Что-то помню, что-то не помню. Ромашка, блин. Я посмотрел на платы и понял, что ни черта в них не разбираюсь. Хотя, в ящике лежали и нарисованные Женькой схемы.