Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
— Да умер он, Женька Дряхлов, — сказал внутренний голос.
— Отвянь. Сопи в две дырки. Джонни жив. Его просто спрятали в ящик, как отец шутит.
Я смотрел на оставленное другом богатство и думал, смогу ли с ним что-то сделать? Женька был электротехническим уникумом, как и его отец, тоже работавший где так «глубоко», что Я его даже и не видел никогда. Хотя… Они, кажется, развелись с Тётей Настей, Женькиной матерью ещё до переезда сюда.
Это не важно. Важно то, что Женька, как он рассказывал, нашёл отцовские радио-схемы и смог спаять себе усилитель и переделать магнитофон.
Женька тогда поразил отца в самое сердце и он явно рассчитывал на то, что и меня тот привлечёт к любимому отцовскому занятию. А меня даже перспектива наличия собственного магнитофона не прельстила. Наверное магнитофон мне тогда был нафиг не нужен? Как и иностранная музыка. Двенадцать лет. Я кто такте «Битлы» понял только в том году. И поговорка: «С понтом Битл?», мне была не понятна и ассоциировалась только с лохматой головой и глинными волосами.
— Смогу я сейчас это всё спаять? — думал я, глядя на «радио-конструктор».
Спаять сейчас, может быть и смогу, но дальше-то что? «Иней» не стерео. Вставить эти платы в него — это для меня что-то не реальное. Просить отца совсем уж «плохой тон». Остаётся обратиться к Громову… Правильно. Серёга с Женькой в паре мудрили, может он что и подскажет. Он ведь, по сути, собирал Женьке «Ноты», делая из приставки, не имеющей усилителя, полноценный стереопроигрыватель.
К сожалению, мой внутренний голос, после того, как я его послал «дышать в две дырки», — молчал.
— Э-э-э-х, был бы тут Женька! Вот с ним бы мы кашу бы заварили.
— А сам, значит, слабак? — проявился внутренний голос.
— Я как ты. Забыл? — хмыкнул я, собираясь в школу.
— Сомневаюсь, я уже, — буркнуло внутри.
— Это как это? — я даже остановил процесс одевания.
— А так, что в моём мире Женька утонул в двенадцать лет и никаких магнитофонов не чинил и не собирал. Тем более японских. Он слабенький был в, э-э-э, умственном развитии. Громов — да, тот дока. Паял чего-то там. Я пробовал в этом возрасте, как ты сейчас, собрать детекторный приёмник, но дальше платы дело не пошло. Скучно слушать радио, когда магнитофон есть.
— Хм, — сказал я и задумался о параллельности миров. — Но пока, кроме Женьки у нас же с тобой жизнь сходится?
— Уже не очень. Точкой бифуркации стал день воскресенья, когда ты осознал меня в себе.
— Млять! — разозлился я и передразнил свой внутренний голос. — «Меня в себе-е-е…» Кто ты такой?! Что за «бифуркация»?
Внутри молчало.
— Что молчишь?
Молчало.
— НУ и хрен с тобой! — выругался я мысленно, закрывая дверь, оббитую чёрным дерматином, на ключ. — Без тебя обойдёмся.
Сегодня была пятница и это был не последний день учебной недели.
— А как может быть по-другому? — спросил я сам себя.
— У школьников может быть пятидневка, — сказал внутренний голос.
— Прорезался, — саркастически констатировал я имея ввиду моё второе «я». — Как это
пятидневка? Как на заводе, что ли?— Типа того.
— Это было бы неплохо, — вздохнул я, отряхивая у входа от снега ботинки.
Сменную обувь мы, в старших классах, почему-то, не носили. Как и форму в старших классах. Странная была школа.
Глава 9
Сегодня была пятница и это был не последний день учебной недели.
— А как может быть по-другому? — спросил я сам себя.
— У школьников может быть пятидневка, — сказал внутренний голос.
— Прорезался, — саркастически констатировал я имея ввиду моё второе «я». — Как это пятидневка? Как на заводе, что ли?
— Типа того.
— Это было бы неплохо, — вздохнул я, отряхивая у входа от снега ботинки.
Сменную обувь мы, в старших классах, почему-то, не носили. Как и форму в старших классах. Странная была школа. Да, по моему, никто во Владивостоке никогда форму не носил. Или, скажем так, очень немногие. Брюки и белая рубашка — вот какая была школьная форма у мальчиков.
— И почему я об этом СЕЙЧАС подумал? — мелькнула мысль. — Никогда не думал, а СЕЙЧАС подумал. Зачем мне эти мысли? Мне сейчас нужно думать об алгебре. Ведь спросит же, Давыдовна снова.
Однако математичка сегодня с чего-то вдруг, забыв про всех, почему-то вернулась к объяснению последовательностей. Мне было пофиг, а Новикова спросила, когда ей разрешили.
— Что, Ира?
— А почему мы снова вернулись на две темы назад? — спросила она.
— Грхм, — каркнула Давыдовна и почему-то посмотрела на меня. — Да потому, Ира, что некоторые…
Она сделала паузу со «значительным выражением на лице».
— Потому, что некоторые, вместо того, чтобы сказать, «любимой учительнице», — тут тон её был предельно саркастическим, — что мы пропустили два параграфа, выпендриваются. Кто вам задавал «Производные» учить? А вышел Шелест и начал нам рассказывать. Ну, спросила я не подумавши и перепутав темы, а он и начал рассказывать.
Она всплеснула руками.
— Нет, чтобы сказать, что «не задавали». Ты специально, Шелест, да?
— В смысле, не задавали? — удивился я.
— А в прямом, Шелест, смысле. Я на тот урок задавала главу третью, параграф пятый «Действительные числа», а ты мне, что стал плести? Про производные. Совсем сбил с панталыку бабушку.
— Что спросили то и стал плести, — буркнул я, думая, что ведь я учил именно производные, ждал, что меня спросят производные, а она их и спросила. Интересно…
Она подошла ко мне поближе.
— Дать бы тебе, Шелест, ремня хорошего, да отец, наверное уже и не справляется.
Я сидел обалдевший.
— Честное слово, я не специально, Людмила Давыдовна, — пробубнил я.
Пляс подошла ближе. Я вздохнул и приготовился к удару, но не согнулся, а наоборот выпрямил спину. В руках Людмилы Давыдовны была толстая указка. Много она таких палок о спины пацанов сломала, но ученики на трудах их точили с упрямым постоянством, как и швабры.
— Хорошо, что у неё не швабра, — грустно подумалось мне.
Я смотрел на неё без страха, но с трудом сдерживал дрожь тела.
— Я не специально, — повторил я.