Дубль два. Книга вторая

Глава 24 Так не делай

Темнота. Изводящий монотонный визг, будто болгаркой по арматуре. Нескончаемой огромной арматуре. Издевательские злые фразы чёрного, слышимые всё громче. Плачущий крик Ольхи, доносящийся всё тише. Бесконечная невыносимая боль. До тошноты. До рвоты. Но давно нечем. Хотя выблевать разрывавшиеся, хрустевшие и булькавшие мозги я был бы только рад. Счастлив даже. И обрывки фраз, доносившиеся в бреду и сумасшествии. Голоса, которым тут было не место и не время. И которые ни в коем случае нельзя было узнавать. Каким-то необъяснимым чудом то, что осталось от Яра Змеева в этом подыхавшем от мучительной боли в мешке с мясом, костями, Добром и Злом, это ещё помнило. Наверное, потому, что это было последней самостоятельной мыслью. На котором остатки разума ушли в аварийный режим. Не узнавать голосов. Не узнавать…

— Господи, да как же так, деда?! — плачет. Откуда она здесь? Зачем её взяли? Лучше бы детишек опять мороженым кормила в кафе.

— Артём, ну что, не томи?! — артистичный какой баритон у него. Поправился совсем, наверное. А кто такой Артём?

— Хана, Сергеич. Без вариантов. Извини, — переживал он, неизвестный, вполне искренне.

— Он живой! И должен выжить, дядя Артём! — ишь, как давит на доктора, дон Корлеоне дедморозовый… Весь в деда.

— Я никогда не видел таких показателей, Саша. У него сердце должно было лопнуть давно. Будто инфаркт, только постоянный, словно сосуд за сосудом лопаются там. А их там точно столько нету, я не раз своими глазами видел! — неизвестный едва на крик не срывается. — И энцефалограмма говорит, что у него в голове какой-то кошмар. Смотри, пиков на ленте нет — все линии вместе по самому верхнему краю ползли! Пока прибор не сгорел!

— Ша, Тёмка! Ну вколи ему чего-нибудь! Ты врач же, лучший! — чуть не плачет старый. И не похоже, что это артистизм. Это правда. Я её теперь чую. У Ольхи, наверное, научился. Дал же Бог попутчиков. Или они — багаж?

— Да чего я ему вколю, дядя Костя?! Он мёртвый на девяносто девять целых, девяносто девять сотых! — и доктора довели, едва не рыдает. Сумасшедший дом.

— Да нам-то откуда знать, чего надо?! Камфару, адреналин, трамал с промедолом — что угодно! Спаси его, дядя Артём! Спаси, слышишь?!

— Не могу я, Саша. Невозможно. Таких чудес не бывает, — горько как вздохнул-то. А вот насчёт чудес ошибся. Я видал парочку. Но теперь, похоже, не погляжу больше. Ну, хоть не узнал никого…

— Услышьте меня, человечки! Отзовитесь все, кто Речи обучен да владеет! — Ольха, видно, последние силы жгла. Не вышло с коконом, наверное. Главное — не узнал никого…

Вокруг повисла тишина. Мёртвая. Актуально. Чуть дальше матом беседовали какие-то люди. Кто-то орал про какой-то вертолёт. И про то, что какая-то машина летит сюда, на требования не реагирует. А Древо продолжало.

— Я, Ольха с земель коми войтыр*, слово даю вам, Мастера, что прибыли мы без злого умысла против вас, Хранителей и Древ здешних. Нет за мной ныне ни рощ, ни рядов. Нет подо мной спудов тайных. Мой дом сейчас — тело Странника Яра Змеева из рода людского, русского. И я буду защищать его ценой жизни, возвращая неоплатный долг.

Тишина, так и висевшая снаружи, начала будто бы поддавливать. Да прилично так. Неизвестный Артём или дядя Артём пробовал было что-то спросить у остальных, но, видимо, врачебным чутьём понял, что зря. На него даже не шикнул никто.

— Вместе со мной в Страннике сидит росток Чёрного Древа. Мне нужно меньше часа, чтобы закончить плетение кокона, что оградит нас и разорвёт связь ростка с Древом. Но Странник исчерпал всю силу, — Речь Ольхи дрожала. Никогда такого не слышал, — ни Яри, ни Могуты не осталось, и взять не может. По кромке скользит.

Честная. Это хорошо. Наверное. Хоть и страшно, конечно. Но, может, наконец-то болеть перестанет.

— Я чую помощь, сильную, верную, близко. Но стоять некогда, — от Древа это было слышать несколько неожиданно. — Смотрите, человечки, на деяния родовича вашего. Я, Ольха с земель коми войтыр, впервые чего-то прошу у вас. Не для себя. Поделитесь силой со Странником. Кто может. Молю.

Неожиданности продолжались. Внутри меня рыдала и терзалась предвечная сущность, не имея сил помочь. Под кожей, в толще мышц и, кажется, уже внутри костей упрямо ползли тонкие нити её корней или побегов. Огибая такие же от чёрного. Иногда сталкиваясь с ними в каких-то, видимо, ключевых нервных узлах. Это было больно. Очень. Очень-очень.

Перед глазами замелькали картинки. Ольха работала «по площадям», на открытом канале. Вот люди в шкурах, что приносят к её стволу новорожденных для благословления и на удачу. Вот охотники, что просят доброй добычи. Вот свадьбы, плывут в лодочках, украшенных разноцветными лентами. Счастливые, радостные лица.

А вот чёрные бородачи и их сеанс хорового пения. Вот укус второго ранга. И то, что последовало за ним. Где-то рядом от ужаса тоненько заскулила… Девочка. Какая-то совершенно неизвестная мне девочка. И отчётливо заскрипели зубы её деда и отца. Также абсолютно незнакомых мне.

Вот на кромке леса за ручьём у кочки появился баул защитного цвета. Просто выпал из воздуха и лёг на мох. Да, конспиратор из меня никакой. Вот с берега на берег одна за другой перелетели две странных железных баклаги. Я знал, что это канистры. А она не знала. Вот примялся мох на этом берегу. И из воздуха возникла и легла рядом с баклагами какая-то необычная носатая и зубастая штуковина, чёрно-жёлтая, как шмель. А у подножья стали сами собой образовываться ямы, оголяя корни. Смерть пришла. Наконец-то.

Я чувствовал облегчение и радость Ольхи от того, что появилась возможность наконец-то оборвать вековые мучения. И сейчас как никто понимал её.

А потом на пораненный корень из воздуха капнула кровь. И возле ямы проявился человечек с маленьким острым заступом. Корни с чёрным были общими. Но пользовался он ими хуже. Ольха проведала меня раньше. И заговорила. А потом не поверила себе сама, когда странный двуногий предложил бежать с ним вместе. И «показал», как это делается. И принял, не колеблясь ни секунды, побеги в своём теле. И забрал с собой от пустого ствола малое тело Ольхи.

Глядя теперь уже моими глазами на пожары Яри, разорванный пополам пустой брошенный дом, в котором царил чёрный, летя над ручьём и втыкаясь мордой в мох, зрители ахали и ругались последними словами, в зависимости от пола и возраста. Уничтожение ствола с насквозь прогнившей сердцевиной при помощи страшной штуки, убивавшей громом и пламенем, младший из Мастеров встретил с сугубо одобрительным и не менее матерным восторгом. А потом потянулись картинки дороги. Превратившиеся не так давно в сплошную темноту для меня. Оказывается, это Ольха как-то передавала, минуя глаза, информацию о том, что творилось вокруг, прямо в искрившие, стучавшие и звеневшие болью мозги. А левые рука и нога действовали рефлекторно, механически. До того момента, пока Рафик последним медленным накатом не добрался до борта гаишной машины, уткнувшись в него и зарыдав. Умница, лиц встречавших не показала. Ведь узнавать никого по-прежнему нельзя.

— Чёрный убивает его. Он понял, что не справится с нами обоими. Он хотел добраться до памяти Странника, чтобы передать всё, что вызнает, родителю. Но Яр не пускал его. И сейчас не пускает. Он запретил себе видеть. Узнавать вас по голосам. Вспоминать родных и друзей. Он один там, совсем один против чёрного. Который почти победил. Я прошу вашей помощи, люди… добрые…

— Говори, что делать! — дед сориентировался первым. Надо думать, с его-то опытом.

— Положите руки на него. Дайте ему Яри. Совсем немного осталось, с десяток узлов — и кокон будет готов. Я не прощу себе, если не удержу Странника.