Дубль два. Книга вторая

Мне в тоне Ольхи послышалась глухая угроза. Что остальным она этого тоже не простит. Видимо, суровые современные нравы повлияли на «Доброе дерево». И оно стало рациональным. И эмоциональным. В самом что ни на есть человеческом понимании.

Три пары ладоней легли на меня, две мужских на руки и третья, девичья, на правую ногу. Которую я вроде как и не чувствовал особо. А вот гляди-ка — почуял. С некоторой паузой на левую ногу тоже легли чьи-то ладони. И дальше по телу. Их становилось всё больше и больше. Будто меня обступали незнакомые люди. Живые. И мертвецы, замученные в видениях, что посылал чёрный, надеясь запугать. Но лишь укрепив и без того лютое желание мести. Возмездия. Кто-то когда-то несказанно давно велел мне: «Это чувство запомни да схорони в душе, пригодится». Наверное, пришла пора. Когда, как не двумя ногами в могиле стоя, о возмездии врагу думать, конечно.

А потом потекла Ярь. Тоненькими, еле ощутимыми ручейками. По волоску, по полволоска. И на месте колючего шарика под грудиной запульсировало крошечное игольчатое пшённое зёрнышко. Но это была моя Ярь. Моя и Ольхи. Так необходимая нам именно сейчас. И до которой я нипочём бы не дотянулся, если бы не друзья.

— Убирайте руки, хватит, хватит! Всё! — голос её окреп. — Кокон готов! Открывай глаза, Яр. Он уже ничего никому не расскажет. Теперь это не нас с ним, это его с нами заперли!

Неожиданная шутка от простоявшего вечность в дремучих лесах Древа удивила. Но, если подумать, она полдня жила во мне, думала и дышала вместе со мной. Вон, песни даже пели хором. А от меня и не такого можно понахвататься. Павлик не даст соврать.

Ладони отодвигались. Первые две пары крепких, основательных, Мастеровых, убирали остальные, тех, кто не слышал Речь Ольхи, а просто приложил руки к умиравшему окровавленному телу, что колотилось в агонии на раздолбанном асфальте возле Рафика. И которое теперь замерло, перестав биться. Дыша хрипло, со свистом и бульканьем. Но ровно и глубоко.

— А теперь ты сдохнешь, мелкая упрямая двуногая тварь! — зашипело внутри. — Открой глаза, глянь на небо в последний раз!

И меня снова выгнуло дугой, так, что асфальта касались только пятки и разбитый затылок. А я подумал, что посмотреть на вечное небо и Солнце было бы здорово. Глядишь, и Яри набрать удастся, чтоб пободаться с этой мразью подольше. Но тогда на фоне неба я увижу лица тех, кто смотрел на меня сейчас с испугом и бессильной яростью. И их увидит чёрный. И мне плевать, есть у него связь с родителем или нет — никого я ему не покажу. Утрись, паскуда. Тебя, наместника большого и страшного Чёрного Древа, убила мелкая упрямая двуногая тварь.

— Держись, Яр, держись! Совсем немного! — Ольха орала, стараясь перекрыть мерзкое шипение чёрного. Чьи-то руки снова прижали меня к земле. Правая ладонь, давно принадлежавшая не мне, хрустнула — кто-то в запале упёрся на неё коленом.

Там то ли камушек лежал, то ли осколок какой-то. Он и впился в руку. И кровь, которой, как казалось, во мне уже и не было, капнула на асфальт. А точнее — на то место, где он когда-то был. А под ним была земля. Земля. Она и приняла кровь. И снова пришла на помощь, как в прошлый раз, когда устала смотреть, как меня пинали по лесному татами… заслуженные инструктора, мастера и лауреаты. Хорошо, что во мне оставалось то пшённое зёрнышко Яри — без него зачерпнуть Могуты я бы ни за что не смог. А с ним — смог.

Вой и визг внутри поднялся на какие-то немыслимые, ультразвуковые высоты. Я понимал, что чёрному должно быть больно. Но жалко мне его не было ничуть. Ни капельки. Ни одной, самой крошечной. Хоть размером с ту, красную, предпоследнюю, наверное, во мне, что достигла Земли. Хоть с бисеринку Яри, что неожиданно начала расти. Двигаясь в ритм с той мелодией, что звучала и во мне, и вокруг. На этот раз, какой-то походно-строевой, в такт с которой пробовало подстроиться и моё насмерть уставшее измученное сердце. Если бы не лесная наука — никогда бы я не поженил Ярь с Могутой. Случайности неслучайны, правду говорят… Все говорят правду. Все, кого я знаю.

Внезапно пронзила мысль: Ольха! Не навредит ли ей заёмная Земная сила?!

— Не бойся, Яр. Бывает, что мать обижает детей. По незнанию или по ошибке. Только не эта. Она не ошибается, и знания её бесконечны. Мне не будет вреда от Могуты. А то, что ты снова подумал не о себе — восхищает ещё сильнее. Я доплела кокон. Ты можешь открыть глаза. Мы почти справились.

Я послушался Доброго дерева. Она была из тех, кого я знал. Из тех, кому верил. Кто говорил правду.

Солнышко ударило по глазам, как недавний взрыв на Белом острове, испаривший огромное дерево в секунды, вместе с паразитом-короедом, что так долго грыз его изнутри. Считая себя Древом, но на самом деле являясь лишь очередной бессчётной и безымянной спорой Чёрного, что занесло в эти края злым ветром в недобрый час. И теперь он знал, что я понял это.

— Сдохни! Сдохни, ничтожная тварь! Я — предвечное Древо! Могучее и величественное! Вселяющее ужас! — бессильные крики внутри не прекращались ни на миг.

— Ты — даже не гриб. Ты — гнилой кусок чужого гриба. Собака, возомнившая себя хозяином, пока настоящий хозяин занят своими делами. Ты даже нас убить не смог, ни меня, ни Странника. Потому что трусливо цепляешься за своё никчёмное существование, раб! — Ольха будто по щекам его хлестала. Каждая следующая фраза унижала сильнее предыдущей. А последняя — добила.

— Сдохните, оба! Во славу и величие Чёрного Древа! — эталоном здравомыслия он не был никогда. Но сейчас максимально приблизился к опасному сочетанию безумия и фанатизма.

А у меня остановилось сердце.

И ни Ярь, ядро которой уже было с кулак, и иглы всё продолжали расти, ни Могута, что бессильно плескалась внутри, как бензин в канистре, ожидая любой случайной искорки, помочь мне не могли. Потому что лечить самого себя я просто не умел. Не успел научиться. Курс молодого Странника включал сперва умение убивать, а потом — умирать самому. Их я освоил. А вот насчёт исцеления — не добрался.

Старик с породистым лицом, в очках с тонкой серой матовой оправой, наверное, тот самый дядя Артём, с которым говорили Мастера, явно врач, заорал куда-то в сторону, не сводя с меня глаз:

— Стрелялку!!!**

Я успел только удивиться — чем и в кого он тут решил стрелять? Цель была внутри моего туловища, да так хитро перепутана с моими тканями и с Ольхой, что нас троих проще было сжечь к чёртовой матери, чем пристрелить. А потом удивился ещё сильнее. Потому что сердце заработало снова. Но как-то странно. Пульса не было, но кровь через него точно проходила.

— Он занял нервный узел, что контролирует сокращения сердца. Я — тот, что отвечает за гладкую мускулатуру ближайших крупных сосудов. Мы дождёмся помощи, Яр, — Доброе дерево говорило с большими паузами. Видимо, учитывать и обрабатывать приходилось много разных факторов и сведений, параллельно ведя позиционную войну с чёрным. Ощущать себя плацдармом было неожиданно и неприятно. Но не смертельно. Пока.

Откуда-то из-за так и моргавших вразнобой машин скорой и полиции раздались крики. Если это нагрянули ищейки, привлечённые таким количеством выбросов Яри на одной отдельно взятой автодороге — нам всем, пожалуй, конец. Но я за сегодня слишком много раз прощался с жизнью навсегда, поэтому эта мысль не расстроила и не напугала. Скорее, немного обрадовала. Но пока я был жив. Значит, ничего ещё не закончилось. А то, что сердце моё не билось, а кровоток контролировали чьи-то заботливые корни внутри моих сосудов — ну так и это бывает. Наверное.

Крики усиливались. Раздалось несколько выстрелов. Мастера поднялись, прикрывая Лиду собой. У каждого в руках сами по себе образовались пистолеты. Большие. Чёрные.

Незнакомый дядя Артём продолжал сидеть рядом со мной, одной рукой держа левое запястье, а двумя пальцами другой контролируя пульс на сонной артерии под правым ухом. Вернее, отсутствие пульса. Поглядывая время от времени на свои наручные часы, что лежали у меня на груди — снял, наверное, прежде, чем массаж сердца делать начать. Судя по его глазам, он не доверял ни рукам, ни часам, ни тому, что видел. Человек без пульса продолжал таращиться по сторонам, не желая ни отключаться, ни останавливать дыхание, ни остывать, как следовало бы. Ниспровергал, словом, всю сухую, хоть и написанную кровью, медицинскую теорию. Не давал расслабиться медработнику, вредитель. Слева к нему подбежал дядька, тоже в годах, в синей скоропомощной форме, с явно тяжёлой красно-оранжевой сумкой, из открытого клапана которой торчали какие-то провода.