Два дня до солнца

Ярасланов картинно потягивается, словно довольный кот, явно испытывая мое терпение.

– Скажем так… Ты - мой крест, и мне тебя нести.

Я фыркаю:

– Не надо меня нести, уж в десять месяцев научился ходить.

Он внезапно откидывает голову и начинает хохотать. Это странно, но через некоторое время меня самого разбирает смех. И как-то уж выходит, что сейчас правильно - смеяться.

За окном будто разлиты чернила, не видно даже звезд на небе - всё затянули тучи. Поезд укачивает, стук колес напевает какую-то, ведомую только ему одному колыбельную. Меня начинает клонить в сон. Ярасланов не возражает и выключает свет.

Я отрубаюсь, едва голова касается подушки. Совершенно неважно, что она жесткая, а множество вопросов по-прежнему без ответов. Но если уснуть во время ответов Дана, то есть риск получить по голове.

Дан… Пожалуй, ему идет такая форма имени. Как-то звучит легче.

Это последнее, что мелькает в мыслях перед тем, как сон утягивает меня в бархатные объятия.

…А потом выбрасывает резким ударом, когда поезд останавливается на какой-то станции. Но просыпаюсь я не от этого, а от странного ощущения: на меня смотрят так, что кожа горит.

Не сразу могу понять, что царит вокруг.

Темно. Очень темно. А ещё - сыро до ужаса. Кажется, ночной воздух пробирается под одежду, потом - под кожу.

Слева что-то возвышается. Это точно не жилой дом, да и не административное здание. Что-то… большое. Я бы сказал, что замковая стена. Только вот откуда?

– У нас времени в обрез, - произносит стоящий рядом парень.

Достаточно высокий, худой, русые волосы в беспорядке - не длинные, но и не короткие. Кажется, ему сейчас не до внешнего вида. Об этом говорят и потертая кожанка, и испачканные джинсы, словно где-то познакомился с землей и пылью, и горящие серые глаза. Горят они как-то странно, то ли нездоровым возбуждением, то ли страхом, а потому - желанием куда-то бежать.

– Да, согласен, - отвечает голос… Это нельзя объяснить, но я его уже слышал. Боже, да это же Ярасланов! Только вот непривычная интонация: меньше благородной иронии, зато больше неприкрытого ехидства и яда.

Я осознаю, что смотрю… смотрю его глазами.

– Эй! Если не вернетесь по-хорошему, притащим силой, - вдруг раздается где-то впереди, и из тьмы показываются трое мужчин откровенно бандитской наружности.

Мне все совершенно не нравятся. Не нравятся и русоволосому парню, который невольно отступает.

Плавное и быстрое движение рукой, чтобы задвинуть его за свою спину.

– А вы подойдите и попробуйте, - звучит такая насмешка, что трое вмиг срываются и кидаются к нам.

Сердце сжимается, но вместо того, чтобы бежать - прыжок вперед, перед взором мелькают пальцы с чудовищно изогнутыми когтями.

Вскрик. Удар. Вой. Влажный хруст. Мерзкое бульканье.

Снова удар.

Ещё один.

Крик обрывается и тает во тьме.

Уличный фонарь выхватывает вязкую кровь, капающую на землю, немного задерживаясь на заостренных когтях. Легкое движение - капли разлетаются в разные стороны. А потом… пальцы медленно-медленно приближаются, касаются губ - во рту появляется солоновато-металлический вкус.

К моему горлу подступает дурнота, все внутри скручивает жгутом. Перед глазами плывет.

Поезд резко дергается, приходя в движение. Меня от этого чуть не швыряет в сторону.

Моё запястье резко перехватывают, сжимая до боли.

– Эй-эй, осторожнее, - хрипло шепчет Дан, - сядь.

Во всем теле какая-то мерзкая слабость, перед внутренним взором до сих пор когти и кровь-кровь-кровь…

– Что… - с трудом произношу я.

– Что это было?

– Вот что бывает, когда вместо того, чтобы спать, заглядываешь в глаза звезде современной прозы, - фыркает он и тут же ойкает от неожиданности, потому что я с силой прикладываю его локтем по ребрам.
– За что?!

– За деньги, - с готовностью разъясняю я.
– Что. Это. Было?

Дан молча на меня смотрит.

Поезд снова едет, стучит по рельсам. Свет теперь неравномерен, только иногда полосой падает на лицо моего спутника. И в такие момент можно увидеть, как мало в его глазах человеческого.

– Немного моего прошлого, - наконец-то отвечает он, словно осознав, что я не отстану.
– Хочешь поговорить об этом?

Некоторое время я немного колеблюсь.

– Хочу. Только подожди.

Я открываю дверь и выхожу в коридор. Тут ощутимо прохладнее, чем у нас. Что ж обычное дело, так всегда.

Вылазку делаю не зря: сначала попасть в туалет, чтобы плеснуть на лицо ледяной воды. Посмотреть на себя в зеркало, убрать со лба черные пряди и шумно выдохнуть.

– Какой бы ни была его история, я должен её знать, - произношу одними губами, а потом подмигиваю собственному отражению.

Выйдя, заглядываю к проводнику и разживаюсь бумажными стаканчиками.

Дан сидит в прежней позе, только смотрит теперь в окно.

Я сажусь напротив, отодвигаю маленькую скатерку на столике и ставлю стаканчики. На ощупь нахожу пакет из «П’яної вишні» и достаю бутылку с наливкой. Тянусь к небольшому светильнику над головой, чтобы щелкнуть кнопкой, но внезапно холодные пальцы касаются моего запястья.

– Не надо.

Я озадаченно перевожу на него взгляд.

Теперь за окном светлее, чем между нами. Видны только очертания лица Дана и упавшие набок волосы.

– Не надо света, - повторяет он.
– Мы и так всё увидим. Если опасаешься, что прольется настойка, то не переживай. Я знаю, что делать.

Я несколько теряюсь, но не сопротивляюсь, когда он отнимает пакет с бутылкой. Не знаю, каким образом ему это удается, но стаканы наполняются ароматной наливкой с запахом сладкой вишни и легкой, я бы сказал, горячей ноткой алкоголя.

Что интересно, для меня эта наливка - скорее часть театральной постановки с интерактивом, чем просто выпивка. Так уж вышло, что это в первую очередь колорит и потрясающие продавцы, которые умудряются поднять настроение.

Сначала перед тобой ставят резной бокал, потом спрашивают, сколько налить. Замечено, что сколько бы ты ни попросил, пятьдесят или сто грамм, каким-то образом тебе всё равно нальют сто пятьдесят. Потому что «це точно ваша порція». Когда тёмная переливающаяся рубином жидкость наполняет бокал до края, рискуя вот-вот вылиться на стол, тебе говорят незабвенную фразу:

– Відсьорбніть, бо мені треба ще кудись вишні покласти.

И да, ты именно это и делаешь, совершенно не смущаясь, потому что окружающие… делают то же самое. После чего несколько вяленых вишенок падает прямо в бокал, снова поднимая уровень жидкости. Ты осторожно берешь его. Не дышишь. И осторожно выходишь из самого помещения, стараясь ничего не разлить. По-прежнему не дышишь. Выдыхаешь, только оказавшись на улице, рядом со столиком, куда можно поставить бокал.

Не всегда это удается сделать филигранно, временами наливка на руках, рубашке, столе… Но это уже совсем другая история.