Два романа о любви (сборник)
Шрифт:
А деньги? Не стало ежемесячной зарплаты, но были гонорары – то за книгу, то за периодические публикации в журналах. Меня печатали, не густо, но нормально, жить можно.
Так прошел 90-й. Теперь свободный человек, я писал очередную повесть, переписывался с Прагой. И размышлял: пора бы свободному человеку соединить жизнь с женой и дочерью, Петрой и Кветкой. Оставалось придумать – как.
Оказалось, за тебя придумывает время.
Наше время летело, но по ходу этого занятия подкидывало нам события, которые называют судьбоносными. И верно, именно так. Сначала, еще когда я был школьником, подкинуло мне письмо от заграничной девушки, пражанки Петры Новаковой, потом, через годы, подкинуло нам с Петрой дом в Собиновском, где она
Жуткий повод. Но я от него не отрекаюсь. Более того, мне есть чем гордиться.
Ближе к вечеру 21-го августа 91-го раздался телефонный звонок. Петра заговорила горячо:
– Ты дома, о Боже, какое счастье! Мы смотрим телевизор, всё время смотрим – наше и Си-эн-эн. Я видела танки, толпы людей, ваш Белый дом. Ты там был, будешь? Дева Святая, Петер, опять танки, опять – что за судьба у нас! Умоляю, будь осторожным. Петер, у тебя я, Кветка! Или вот так: я прилечу к тебе, завтра же!
Это последнее привело меня в чувство:
– Ты, мамочка моя, в своем уме? У тебя под боком наша дочь! И еще: тебе мало твоего, мало твоих танков? Успокойся, со мной ничего не будет, это последний шабаш идиотов, агония. Они выдохлись, они не решатся, просто от трусости. Понимаешь – трусость пересилит злобу. Всё будет хорошо.
На том конце провода замолчали. Вдруг я услышал, как тявкнула собачка. Это было мило: здесь танки, там зажатая беспокойством Петра – и вдруг милое тявканье. Где-то жизнь, обычная, нормальная жизнь. Собачка!
– Эй, девочка моя, кто там тявкает? – рассмеялся.
– А! – будто опомнилась Петра. – Это Кветка притащила с улицы, с подъезда, щенок. Вообще-то у нас нет бездомных собак, а тут… Какой-то плохой человек щенка на ступеньки положил. Мы его назвали Кr'asn'e bl'azen. Э, по-русски как-то так: «Милый дурачок». Так и зовем коротко: Блажен. Э, Петер, да ну его! Я подумала: что то е? Опять 21 августа, как тогда в 68-м! 21-е, опять! Мистика прямо! Что это – судьба?
– Совпадение. Ладно, родная, выбрось всё это из головы. Уже ночь скоро, ложись спать. Кветке привет и родителям. А, еще этому Дурачку… А он кто по крови – чех? Или еврей? Где его Кветка нашла? В Йозефове! Значит, он местный, то есть еврей.
– Ай, Петер, как ты можешь шутить, когда…
– Ложись спать. Я тебе завтра позвоню, обязательно.
Я не раз слышал потом и читал, что те дни (те два дня и две ночи) были лучшими в жизни. Несмотря на всё. Несмотря на многое всё, мерзкое, хитрое и героическое. Всё-таки те дни были лучшими. Так говорили, да и я так считал. Те дни были лучшими в жизни.
Да, все-таки так, лучшими. Не потому, что я не погиб, а значит, понял, как прекрасно по эту сторону крышки гроба, в который тебя уже уложил твой животный страх. И не потому, что взаправду испытал «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю» и даже «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Нет, не поэтому. А почему? Потом я понял. Понял почему. Потому что поднялся до собственного достоинства. Вот за него, за свое личное достоинство, вдруг осознанное, не абстрактное, не идеальное, а действительно реальное, которое, оказывается, у тебя есть, вот за него и стоит идти туда, на баррикады, под пули, или под танки, или бэтээры, или под газовую атаку с вертолетов. Ты свободен выбрать такого себя, который, оказывается, сосуществует с «нетаким». Оказывается, нас двое – такой и нетакой. Выбирай. А до остального и остальных нет дела.
Так я стал наконец таким.
Собственно, пора заканчивать.
Через несколько месяцев после этого события я подал заявление в ОВИР на выезд в Чехословакию на ПМЖ. Причина простая: воссоединение
с женой и дочерью. Нет оснований отказать. Мне и не отказали. Сложность была лишь в том, чтобы меня не лишали российского гражданства (именно российского, поскольку СССР только что благополучно развалился). И в конце концов я остался при своих, то есть человеком с двойным гражданством.И я простился с родиной. Она меня достала. Но она моя. Мы еще встретимся, надеюсь. Я имел право сказать ей: «Пока!» – потому что именно в ней стал наконец таким (см. выше) и вышел защищать ее от нетаких и от себя нетакого.
Теперь я живу в городе Праге. Живу постоянно, вместе со своей семьей. Работаю – то есть пишу. Уже подписал договоры на две книги, в чешском и германском издательствах, в переводах на их языки. Грабиловка, конечно, но надо привыкать. Привыкаю. Всё хорошо. Ностальгия – это есть, есть, однако я не ощущаю себя изгоем и эмигрантом. Я – дома. Беру уроки чешского, платные. Расплачиваюсь не кронами, а ночами, поскольку мой учитель – Петра. Она говорит, что я стал скуп, мы так не договаривались. Шутит… Что еще? Есть несколько друзей, иногда встречаемся, ходим в бар пить пиво. Один из них – Карел Черны, у нас теплые отношения, и Петра этому рада, я знаю, да и я рад. Еще мы планируем обзавестись собственной квартирой, хотя у нас чудесные отношения с родителями – парламентарием паном Густавом и его супругой. Просто хочется жить втроем – моя Петра, моя Кветослава и я. Ах да, и собачка, шерстистый кобель, дворянин-еврей Кr'asn'e bl'azen, или просто Блажен, Дурачок.
А что до меня и Петры, то так:
Я знаю, что она выполнит обещание. А точнее говоря, даже не обещание, а то, что сказано в последних строках Протокола любви, подписанного девственной кровью этой некогда юной женщины. Там, где о ее мужчине, муже: «И будешь следовать за ним, и в старости его и болезни его ходить за ним, и выносить смрады его».
Итальянский роман
Часть первая
– Это было после Рисорджименто, то есть после 1861-го года, хотя вообще-то окончанием Рисорджименто следует считать присоединение Рима к Итальянскому королевству в 1870 году.
Экскурсовод смолк, но эта его последняя фраза почему-то заставила очнуться давно задремавшего путешественника. Слова так и стояли в ушах. Рисорджименто, рисорджименто, после рисорджименто… Ну да, расхожее понятие для итальянцев. Это почти то же, как если у нас сказать «после революции» или «после отмены крепостного права». Кстати, оно тоже случилось именно в 1861 году. Такое совпадение…
Путешественник огладил лежавшую на коленях шляпу и скосился в окно. Автобус плавно катил по шоссе под мягким полуденным солнцем. Оно висело справа над горной грядой. Красивые горы, живописные, Доломитовые Альпы. Еще не очень высокие. Скорее, предгорье. Это в правом окне. А в левом – поля, поля, виноградники. Наверное, скоро Верона.
И точно. Экскурсовод так и сообщил, привычно придвинув микрофон к губам: подъезжаем к Вероне. А Верона – это… Ну да, Шекспир, Ромео и Джульетта, балкон Джульетты, дом Джульетты, дом Ромео, всё это к вашим услугам. А про то, что эти здания не имеют ничего общего с персонажами той, как сказано в первоисточнике, печальной повести, решил не говорить. Это понятно, так положено.
Интересно, если бы Ромео и Джульетту ждала не трагедия, а счастливый финал в виде венчания и брака, то через какое время их чувства подостыли бы? Что несомненно. Не исключено, кто-то кого-то даже мог бросить или обзавелся любовником. Вполне возможно. Но тогда не возник бы любознательный Шекспир. Ибо зачем ему банальный сюжет? Это не повод для высокого искусства. Оно скорее зиждется на исключениях из общего правила. Как наша «Анна Каренина», например. «Например» – это в XIX столетии, не сейчас. Сейчас такое тоже банальность, даже суицид в конце. Впрочем, сегодня его тоже не было бы. Вот так время влияет на отбор сюжетов…