Двадцать и двадцать один. Наивность

Зиновьев ничего не ответил. Видимо, он был настолько оскорблён и обижен, что тот комок наступающих слёз в горле, просто не позволял ему ничего сказать.

– Владимир Ильич, – укоризненно и многозначительно покачал головой Емельянов, наверное, что было вернее всего в этой ситуации.

– Ах да, раскричался. Совсем забыл… – виновато проговорил Ленин, поправив кепку и снизив голос.

– Вот видите, вы всё-таки забыли, где мы находимся и почему, а об этом никогда нельзя забывать, – тихо произнёс Зиновьев, обхватив себя руками, присел на бревно перед угасшим кострищем.

На этом их разговор закончился и неизвестно, сколько бы ещё продлилось это неудобное молчание, если бы на горизонте не появилось две фигуры: первый – высокий, хорошо всем известный Дзержинский, а второй человек был мало того что невысокого роста, но на фоне своего товарища он смотрелся ещё ниже. Смуглое, вытянутое типичное еврейское лицо с козлиной бородкой, а на носу было гигантское пенсне. Создавалось ощущение, что пенсне в несколько раз больше, чем глаза – чёрные, словно угли. Но, тем не менее человек шагал уверенно, высоко задрав голову, видимо для того, чтобы показать своё превосходство над более скромным и мрачным Феликсом.

– Вчера нас посещал Серго Орджоникидзе, сегодня вы, товарищ Свердлов и вы, товарищ Дзержинский! – радостно воскликнул Ильич, бросаясь навстречу однопартийцам. – Я очень рад вас видеть.

– Взаимно, Владимир Ильич, – поздоровался Свердлов, кивнув головой. – Феликс знает, как я к вам рвался. Эх, не перестаю восхищаться здешними видами. Вот она – Россия во всей красе: леса, цветущий луг и пруд под голубыми небесами…

– Да вы, Яков, романтик! Неожиданно, но предсказуемо, – улыбнулся Ильич. – Работа на открытом воздухе, вне города, прекрасная и вдохновляющая, не так ли, Феликс Эдмундович?

– Наверное, – глухо послышался ответ Дзержинского. – Владимир Ильич, я поговорил с «объектом».

– Ах да, чуть не забыл! «Объект», точно, ну что там у него? Не скучает ли?

– Не знаю, мне это безразлично, – пожал плечами Дзержинский. – Ведёт себя как типичный заключённый – не может смириться, жалуется. Наивно полагает, что таким поведением он заставит сопереживать.

– Ну, Феликс Эдмундович, надеюсь, вы не давили на беднягу? – с хитрой иронией спросил Ильич.

– Что вы, никакого давления – общение только на интересующие вас темы. Он не против.

– Не против революции? – уточнил Ильич, двигаясь по направлению к шалашу.

– Он даже назвал её перманентной.

– Даже так! – Ленин остановился, повернувшись к товарищам. – Троцкий растёт на моих глазах, словно геометрическая прогрессия. «Умён, остёр, красноречив, в друзьях особенно счастлив»?

– Он не похож на Чацкого, лично мне так не кажется, – мрачно ответил Дзержинский, опустив глаза. – Не верю я ему, Владимир Ильич.

– Я тоже, но он необходим партии, я всегда это говорил. Он дорогая фигура – ферзь, оставить его на попечение самому себе ни в коем случае было нельзя, а товарищи Каменев и Зиновьев еле уговорили его. Он так неприятен товарищам?

– Хуже того, все большевики хорошо его знают и, увы, не приняли, – вмешался в диалог Свердлов, успев в это время сорвать откуда-то ромашку, а теперь по очереди медленно срывал с неё лепестки. – Я помню, на обеде в столовой Смольного он чаще сидел один, ко всему пристально присматривался, товарищи намеренно его избегали.

– Немного его можно понять, но он слишком высокомерен, чтобы начать говорить наравне с нами, – фыркнул Дзержинский, глядя на то, как Свердлов трепетно крутит в руках цветок.

– Войдите в его положение, Феликс Эдмундович, вам ещё общаться с ним, – вынес вердикт Ленин, словно мягкий, но пожизненный приговор, который заставил Дзержинского принять оттенок меловой стены.

– А вы, Григорий, что молчите, будто в рот воды набрали? – воодушевлённо спросил Свердлов Зиновьева, который, подперев кулаком подбородок, не сводил блестевших глаз с кострища.

– Да вот скажите нам, Яков Михайлович, есть ли смысл сейчас печатать вот эту статью? – произнёс он, указывая на тетрадь Ильича, которая лежала рядом.

– Какую статью? Ну-ка… – Свердлов взял в руки тетрадь, быстренько пробежался по записям взглядом.

– «…Смотрите, элемент Зиновий по периоду таблицы МендеЛенина расположен ниже, чем Троцкиний, потому тот радиоактивен при нагревании или расположении на лунном свете, а Зиновий есть не что иное, как никудышный и ни на что неспособный инертный газ…». Это ваша статья?

– Ой, я забыл перевернуть лист на саму статью, – виновато проговорил Ильич, исправляя ошибку. Зиновьев с горьким унижением посмотрел на него.

– Как… вы… могли… Вы же взрослый человек…

– Я не хотел сконфузить тебя, поэтому не стал тогда зачитывать эту часть, – тщетно пытался оправдаться Ильич. – Я честно не нарочно! Товарищ Свердлов, забудьте, вот здесь читайте.

Свердлов и Дзержинский переглянулись, и Яков продолжил чтение.

– «Мы уверенно движемся к равноправному распределению земель, уменьшению и сокращению рабочего дня, идя по пути непрерывного революционного процесса, дабы справедливо и самое главное паритетно разверстать власть у пролетариата». Эм, кстати говоря, мы же печатаем статьи для народа, верно?

– Совершенно точно подмечено, – согласился Ильич.

– Так вот, простите меня за грубость, но народ у нас малообразованный, и, боюсь, что ничего из написанного они просто не поймут. Понимаете, никто крестьян и рабочих не учил таким словам, как «паритет», «перманентная» и уж тем более, как, скажем, обычной кухарке понять различия между «капитализмом» и «социализмом», если её никто не учил экономике.

– Согласен, не каждая кухарка и чернорабочий способен управлять государством, но я говорил и всегда буду говорить, что каждый гражданин, будь то крестьянин или бедняк должны знать устройство страны, в которой они живут, какая у неё ведётся экономика и политика. Я подчеркну: знать! – Ильич сделал многозначительную паузу. – А понимает он её или нет, это уже дело десятое. Кухарка же знает, что необходимо для её полноценной жизни – доблестно работать, чтобы получать зарплату, заботится о семье, воспитывать детей. Нужно исходить от подобных бытовых примеров, печатать в статьях правду о нынешнем режиме, люди обязаны её знать. Я даже открою вам секрет, хоть он совсем и не тайный: хочешь управлять – будь энтузиастом. Неважно при этом, что ты говоришь, главное – энергетика, которая исходит от тебя, чем ближе наклоняешься к народу, тем лучше, и говорить всегда надо уверенно, даже если ты скажешь несусветную чепуху. Говорить нужно с полной уверенностью и естественностью, тогда тебе не то что народ, но и Керенский поверит.

– На счет Керенского сомневаюсь, он о нас осведомлен куда лучше, чем народ, и наверняка сможет отличить правду ото лжи, – заметил Свердлов, задумавшись.

– А кто его будет спрашивать, верит он нам или нет?! – возразил Дзержинский. Его уже окончательно доконала несчастная ромашка, которой Свердлов постоянно размахивал, и, вырвав цветок из рук товарища, выкинул его подальше от глаз. – Его мнение не приоритетно, он может говорить всё что угодно, но у него никогда не было и не будет того, что есть у нас.