Двадцать и двадцать один. Наивность

– Яков прав, – Дзержинский, так же положив руку на плечо. – Коба, с тобой всё в порядке?

– Да, – твёрдо кивнул большевик.

– Вы уверены? – Дзержинский сощурил нефритовые глаза. – У вас крайне нездоровый вид.

– Скорее всего, предосенняя хандра, в этом нет ничего страшного… – Коба потёр ладони друг об друга. – Холодает.

– Верно, – согласился Дзержинский, опустив глаза. – Считай, только лето началось, а уже не успеешь оглянуться и серые хмурые тучи вокруг, и половина жизни уже в прошлом…

– Феликс, до твоего юбилея ещё двадцать дней, а уже кризис среднего возраста одолевает?

– Я и забыл, что седьмой год – мой год, – с сожалением проговорил Феликс. – Знаете, от этого мне ни горячо, ни холодно, только осознание того, что ещё на один год приближается час моей вечной свободы.

– Это и есть кризис среднего возраста, – подтвердил свой диагноз Свердлов. – Не даст мне Маркс такое же испытать.

– Мне бы твои заботы, не волнуйся, как только тебе тоже исполнится сорок, ты меня поймёшь.

– Ага, скажешь тоже, ходить как вы с Кобой в вечной депрессии не для меня, хоть и не доживай теперь до вашего сорока, – продолжал жаловаться Свердлов. Коба искал подходящий момент, когда настанет пауза, и наконец этот момент пришёл, и большевик мог задать вопрос.

– А вы уже были у Владимира Ильича?

– Были, конечно, он там, пишет очередную статью, – невнимательно отозвался Свердлов.

– Интересно наблюдать за ним и Зиновьевым, – мечтательно признался Дзержинский. – Оптимист с надеждой смотрит на все плохое, а пессимист – сомневается во всем хорошем.

– И то и другое – крайности. Утопия и антиутопия, – добавил Свердлов. – Эффективнее всего жить реальностью, так хотя бы не попадёшь в заблуждение.

– Ваше суждение о политике реальности правильно, но не своевременно. Рождение новой страны, как рождение нового человека. Юному и молодому свойственно мечтать, надеется на лучшие времена, пусть наивно и не всегда сбыточно, но это неотъемлемая часть детства, а потом реальные цели, реальные желания и достижения. Хотя, кто знает, реальных достижений можно добиться и в юности, если делать с умом. Вспомните того же Моцарта.

– Нашёл пример в истории. А никого менее буржуазного не мог вспомнить?

– В этом нет разницы. Талантливые люди есть как в аристократии, так и в пролетарии.

– Вы говорите с такой уверенностью, а откуда вам знать талантливых пролетариев? – поинтересовался Коба, ведь он прекрасно знал, из какой семьи Феликс Эдмундович.

– И не только пролетариев, ещё крестьян – искусные поэты, между прочим. Коба, а иначе, почему я стою здесь с вами?

– Но в пользу товарища Дзержинского могу сказать, что большинство русских поэтов всё-таки были отпрысками дворянства и аристократии, – подтвердил Свердлов, разглядывая облака на небе, и тут в его голове появилась одна мысль. – Кстати, Феликс Эдмундович, вы же наверняка были в Спасском-Лутовиново…

– Нет, не был.

– Как? – ахнул Свердлов. – Но вы же были в Орле! Не понимаю, как можно было находиться в одном из самых замечательных городов России и при этом не посетить его главные достопримечательности!

– Ты, видимо, забыл, что мне там было не до прогулок, я по долгу заключения там находился, и этих далеко не сахарных лет пребывания в этом городе мне хватило по горло. Это – город ада, я клянусь, вам. Чувствую печенью, что этот город с таким поистине величавым названием полон чем-то необычным и тёмным. Маленькое чёрное пятнышко на карте такой огромной страны, совершенно неприметное, но врезающееся в память. Интересный город, прошлое у него интересное. И, какая ирония, отправил меня туда прямой однофамилец этому городу…

– Что ты говоришь! Нужно будет обязательно посетить Орёл, ты так потрясающе отзываешься о нём, а ведь только видел Централ. «Город ада»… Как драматично.

– Воля твоя, но смотри, как бы вас он тебя не притянул к верной смерти, – пронзительным голосом, как у пророка, предупредил Дзержинский.

– Полно тебе! Вас же не притянул… Коба, да ты совсем зазевался!

– Я не спал ночью, не подумай, что мне скучно, – честно ответил Коба. На секунду ему показалось, что у Свердлова в обращении к нему был странный голос, который будто хотел, чтобы Коба поскорее ушёл.

– Да ладно тебе саркарстировать! Будто я тебя не знаю, может, посмотришь, освободился ли Ильич?

– Пожалуй, – «нет, не показалось», – решил Коба, всё же его диалог с товарищами и без того слишком сильно затянулся. – До свидания, товарищи.

Странное Кобе показалось поведение Дзержинского и Свердлова, весьма странное. «Хорошо, что я не застал Орджоникидзе», – думал он про себя, пробираясь на опушку. Взоры на него обратили пятеро: Зиновьев, который вот уже который час сидел около шалаша, Ильич, который ходил взад вперёд, Емельянов и его два сына.

– Коба, вот и вы, – махнул рукой Ленин. – Не в обиду будет сказано вам, товарищ Емельянов, но начинаются дожди, как это ни странно, несколько раз нас чуть не разоблачили соседи. Представьте себе, хотели нас к себе на помощь направить…

– Я с тем и прибыл, вам тут опасно оставаться. Опасность раскрытия под угрозой, будет нехорошо, а в Петрограде уже ходят масса слухов. К тому же скоро польют дожди, и мы с товарищами решили, что будет лучше всего перенаправить вас в Финляндию.

– Превосходно, тогда я иду собирать вещи! – торжественно воскликнул Ильич. Зиновьев по-прежнему молчал, только хмуро спрятал взгляд.

– Григорий, ты тоже можешь, конечно, поехать в Финляндию, но так же есть вариант конспиративных квартир рядом с Петроградом…

– Пожалуй, нет, – отрезал Зиновьев. – Сейчас мне чем ближе к Питеру, тем лучше, да и кто я такой, чтобы представлять для Керенского какой-то особый интерес, а если попадусь, то так тому и быть.

В это мгновение Коба по-новому посмотрел на своего товарища, не как обычно – со снисхождением или неодобрением, а даже с гордостью. Он не ожидал, что когда-нибудь подумает так, но всё же Зиновьев в его глазах очень высоко поднялся.

– Вы друг с другом не разговариваете? – на всякий случай решил уточнить Коба, ему никак не хотелось верить в смелость и решительность Григория.

– Это совершенно ничего не меняет, – вздохнул Зиновьев. – Я не изменю своему решению, когда отплываем?

– Сегодня вечером. Будь готов, товарищ Зиновьев.

– Всегда готов!

Девять часов вечера, но небо летом было до сих пор голубым, тихим и совершенно безмятежным, но вот неожиданно появилось фиолетовое облако, а за ним ещё одно и ещё… Так, спустя всего пятнадцать минут, ниже к горизонту окутало светло лиловой дымкой, выше уже темнела густая глубокая ночь и вот по очереди зажигались далёкие, но яркие звёзды, которые не изменяются в течении миллионов лет. На краю берега стояли двое, молчали, неотрывно глядя на это небо.