Двадцать и двадцать один. Наивность

– Но ваш отец же ввёл дату рождения в пароль…

Сергей оторопел, пытаясь состыковать цифры и только что сказанную фразу девушки.

– Беру свои слова назад, это… дата рождения?

– Да, и можно было бы догадаться об этом сразу, если знаешь элементарную историю. Шифр перевёрнут, вот посветите мне, – Виктория вынула из сумки блокнот с ручкой и начала записывать. – Смотрите, код звучал так «71910126» если посмотреть наоборот, то получается…

– Два, шесть, один, ноль, один, девять и семнадцать, – закончил Михаил. Увы, эта дата ему ничего не говорила.

– ФСБ никогда бы до этого не додумалось, разве не гениально?

Лампочка на сейфе загорелась зелёным светом, дверца была открыта. Все ринулись вынимать содержимое.

– Серёга, папа о нас позаботился! – радостно воскликнул Мишка, разглядывая пачки отечественных банкнот. Виктория же рассматривала исписанные листы бумаги, лихорадочно и взволнованно листая их, не произнося не слова. С каждым просмотренным листом её глаза становились всё больше и больше.

– Das ist wunderbar! (Это потрясающе) – глухо вырвалось из уст Виктории. Похоже, её внутренней радости не было предела.

– Что-то важное нашли? – поинтересовался Сергей, косясь на документы.

– Ich fand die Tageb"ucher sehr wichtigen Menschen. (Я нашла дневники очень важных людей) Ой, простите, в приступе эмоций перехожу на немецкий язык, – Виктория залилась лёгким румянцем, в темноте который видно не было. – Короче, тут заметки людей, которые замешаны в той самой дате на вашем пароле.

– Ну, тогда можем возвращаться? Вроде нашли всё, что хотели…

– Шутишь, что ли? Никуда из своего дома я не поеду! – заявил Сергей, падая на застеленный диван. – Скрываться больше смысла нет, а вот прибраться – смысл есть.

– Я… только за то, чтобы переночевать, – окинув взглядом просторный подоконник, Виктория, сбросив оттуда пыль и мусор, быстро забралась на него, вглядываясь в мокрое от капель дождя окно, в котором едва виднелось тёмное отражение. – Может вызвать подозрение постоянное пребывание здесь, а переоборудовать некоторые детали – стоит.

– Какие ещё детали? – возмущённо, но тихо спросил её Сергей.

– Завещание вашего папы не читали? Квартиру – в штаб.

– Ребят, всё бы отлично, но давайте вы будете спорить утром. Зрелище из вас никакое – оба уставшие какие-то, вот завтра – полюбуюсь, – одёрнул их Миша. – Я в гостиную пойду, а вы тут не подеритесь, смотрите.

– Миш, может брат уступит тебе этот диван? – нажала на голос Виктория. Младший Орлов покосился на брата – вопрос был обращён скорее к нему. Провокация девушки прошла успешно: Сергей недовольно сполз на пол с дивана, захватив с собой покрывало. Попросив прощение у брата, Миша разместился на диване. Он долго не мог заснуть, думал – а сколько ещё людей сегодня не спят? Наверняка в аэропортах, если их рейс из-за грозы задержали, вот бы это оказался кто-нибудь из иллюминатов: пусть узнают тяготы жизни простого человека…

1917

Это были одни из последних спокойных дней в этом году для большевиков – начало осеннего сезона. Это были дни, когда последние политзаключённые были отпущены домой. Коба знал об этом, но в душе у него бушевали противоречивые чувства. Он понимал – амнистия завершена и скоро в Смольный вернутся арестованные большевики, в том числе и Лев Каменев, которого Коба не видел большую часть лета. С горькой усмешкой большевик вспомнил, что его товарищ упоминал между словом, как планирует провести длинное, тёплое лето, говорил, что мало времени уделяет семье, обещал втроём – с Кобой и Зиновьевым съездить куда-нибудь за город на пару недель. А вышло,что судьба решила распорядиться иначе – только одному Зиновьеву удалось «отдохнуть» за городом. И как он сейчас?

Но вместе с лучшим другом возвращался и худший враг – Коба это тоже знал, и принял это. Он уже успел смириться с той мыслью, что работать с Троцким придётся не один год, если, конечно, его не убьют в перестрелке. Но на такое счастье рассчитывать глупо и наивно, пока нет Ленина, не лучше было бы наладить отношение со Львом, просто на время. Весь сентябрь для большевика тянулся, как зима для зверька – долго, но зато спокойно. В один из таких осенних сентябрьских дней, по мрачной, монотонной улице рядом с аллеей деревьев, чьи стволы черны, словно уголь, а листья словно выкованы искусным мастером из чистого золота, неторопливо и молча шли двое. Лев Каменев был одет в тёмно-коричневое осеннее пальто, усталые, но внимательные глаза провожали группу юных девиц, которые шли на другом конце улицы.

Местный дворник Савелий Иваныч Коченёв сгребал метлой павшую с деревьев листву в большие кучи, походившие на горы. Люди совершенно разных сословий перебегали улицу, мчась по своим делам, перепрыгивая лужи, обходя стороной лиственные горы и все, абсолютно все наступали на прекрасный, пёстрый ковёр. «Коба выглядел тогда не совсем здоровым», – так описывал его союзник. Лицо было бледно-серое, ровно под цвет облаков на небе, и только, похожие на чернильные пятна редкие веснушки, создавали неких контраст. Тёмные печальные или просто задумчивые глаза с мягким медовым оттенком были опущены. На нём было тёмное пальто, как у Льва, только сношенное – потрёпаннее. Единственной тёплой вещью был вязанный бардовый шарф, но он был такой длинный, что, даже обмотав им шею несколько раз, сзади на ветру развивались два длинных хвоста.

– Ты снова хмур, – после долгого молчания Лев, наконец, решился нарушить тишину, которую долго переносить просто не мог по причине своего характера. Его замечание звучало так спокойно и монотонно, словно он выразил своё мнение о погоде. Коба в ответ лишь тяжело вздохнул.

– Не буду искать причин, чтобы оправдываться перед тобой, Лев. Просто прими это как должное.

– И никогда ты не расцветаешь, Коба, – Каменев с долей неодобрения посмотрел на товарища. – Я уже смирился, но постарайся хотя бы на короткое время сделать вид, что всё хорошо. Ты же отталкиваешь от себя людей своим поведением.

Коба недовольно фыркнул, отвёл глаза в сторону аллеи лип и осин, листья которых успели покрыться матовым золотым цветом, таким же, как и его глаза. Эти деревья гармонично сочетаются с пасмурным небом и серо-голубыми облаками, отражаются в лужах на дороге, словно в зеркалах. Запах погоды после дождя и ледяной ветер как ничто другое освежали в этот сонный и медленный сентябрьский вечер.

– Знаешь, что я не люблю кичиться и строить гримасы, как ваш дорогой Троцкий. У меня есть ты, Зиновьев, зачем мне мнение других? Зачем вести себя так, как не хочется, вот я не хочу улыбаться и не буду.

– Ты точно разговаривал с Дзержинским, говоришь его словами и, похоже, зря, – сказал Каменев, не сводя своих глаз с Кобы. – Хотя с другой стороны, всё это, конечно, правильно, но я же не смогу тебя всегда поддерживать, ещё одной твоей хандры я не вынесу.

– И что ты этим хочешь сказать? – Коба всё-таки повернулся лицом к товарищу, подозрительно вглядываясь в него. Каменев не отвечал несколько минут, переводя взгляд с Кобы на дорогу, затем на его шарф и наоборот, но вскоре Лев всё-таки собрался с духом.