Двадцать и двадцать один. Наивность

Коба думал не о том, ему нужно было дописать статью. «А смысл? Тогда поднимешь свой уровень в журналистике, писательстве. А для чего? Чтобы загнать Троцкого в могилу! А зачем? Чтобы Вождь оценил меня, увидел – что вот его приемник!». Никто другой – а именно Коба! Но как же пешке стать Королём? Нужно всего лишь ликвидировать все фигуры и в первую очередь – ферзя. Нет…Коба уже давно не пешка. Но для этой партии понадобиться очень много сил и времени. Без хитрости и знаний ферзя не победить, нужно учиться у него и у всех остальных. Понемногу.

В черных глазах Кобы появился свет. Он схватил карандаш и бросился к листку.

“Товарищи, мы все понимаем всю сложность нашей ситуации, но также должны осознавать, что половина пути уже пройдена! Останавливаться и сдаваться нельзя! Партии обеспечивают нам светлое будущее в мир коммунизма! Каждый должен сделать вклад к дальнейшему благополучию! Советская Россия будет независима от мировых держав. Она, без сомнений, превзойдет их: по силе и по возможностям! Делайте свою работу ответственно, радуйтесь каждому прожитому дню в новой России, где нет и не будет того гнета и ужаса, который вам пришлось испытать при царе и его свите! Темное прошлое уничтожено и забыто! Учитесь, верьте, надейтесь! Ведь именно от каждого из вас зависит развитие благоустройства страны, именно ВЫ можете повернуть ход истории! А дальше наши амбиции и порывы подхватят другие страны, и нигде больше не будет жестокости и несправедливости! Слава Великой Партии! Слава России! Слава Мировой Революции!”

Коба Сталин. Сентябрь. 17

Коба еще несколько раз перечитал статью, переписывал, переделывал и, в конце концов, добился желаемого результата. Он безумно гордился собой, что не стал прибегать к помощи Каменева и сам все откорректировал. Всё зависело лишь от его желания. Он всё сделал сам!

Смысла идти домой не было, Коба провёл полночи для написания статьи, так что он лишь положил руки на стол и опустил на них голову. Любые эмоции и чувства – убивают. Ненависть, обида, любовь… Мы становимся рабами собственных чувств. Даже я не способен контролировать эмоции. Для чего тогда нам нужен разум, если он всегда противоречит чувствам? От чего-то одного нужно избавляться. И я знаю, с чего начать…

Но Коба додумать не успел, его уже затянул коварный и безмятежный мир снов, в котором все мечты приобретают реальность…

====== Глава 26. Октябрь – месяц десяти ======

И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди... И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!

Безумная тоска и скука мешали заснуть Мише. Чего он только не делал: по нескольку раз перекатывался на другой бок, лежал навзничь, уткнувшись лицом в подушку, из-за чего было совершенно невозможно дышать, долго смотрел в потолок, пытаясь разглядеть в нём основу человеческой жизни. Даже нехотя вспомнил о популярном американском способе заснуть: считать овец, но и это [как не странно] тоже не помогало. Сбившись на трёхсотой чего-то-там, что считал, Миша удачно забыл, он в ходе длинных логических умозаключений пришёл к выводу, что лучше не о чём не думать, расслабиться, и это, знаете ли, всё-таки помогло. Но когда юноша всё-таки задремал, на улице включили прожектора домов – осветить путь ряду дирижаблей. И [сволочи этакие] не выключили! Но что было в такой ситуации подлее всего, так это отсутствие занавесок в кабинете отца – часть из них просто сорвали при обыске. Ну, Мише-то ладно, он на диване спал, а Виктория устроилась на подоконнике, ширина которого была около метра [такие вместительные подоконники стали популярны у светской касты российский жителей в 2014-15 годах: на них удобно было располагать экстравагантные горшки с цветами, да и батареи перекрывать удобнее]. Горшки с цветами после обыска исчезли…

Но оказалось, что не один только Миша не мог уснуть в эту ночь. Его брат поначалу прекрасно уснул, расположившись на полу, он прекрасно адаптировался к местам в любой ситуации. Но, в эту ночь была, видимо полнолуние, неведомые силы заставили Сергея проснуться. Нет, это были, конечно, не неведомые силы, а обыкновенный луч света прожектора, который светил ему прямо в зелёные глаза. Сергей не терпел ситуации, которые выводили его из себя, своих эмоций он не скрывал, но умело мог держать их при себе. Свет в глазах относился к исключениям, пять минут лежать с мыслями «а может всё-таки перестанет» [знакомая каждому второму россиянину ситуация: храп соседа, «веселье, музыка и крики за окном или за стеной, и этот список можно продолжать бесконечно] не резон. Масло в огонь подливало ещё существование такого педанта, с повадками аристократа–дворянина, интеллигенции девятнадцатого века. И из-за всех этих причин Сергей как можно тише, чтобы никого не разбудить, попытался хоть какими-то остатками занавески перекрыть доступ света в комнату [как российские власти, только с газом и Украиной].

– Вы не спите? – удивлённым шёпотом спросил он у Виктории.

– Я и не спала, – так же тихо ответила девушка. Она держала в руках ценнейшие тексты документов, листов и ежедневников. – Это бессмысленно, к тому же моё любопытство взяло бы верх, и я обязательно прочитала бы хотя бы один листочек, даже несмотря на то, что могу окончательно ослепнуть.

– Оно вам надо?

– Надо, коль читаю.

– Раз так, то скажите мне, во-первых… вы на моём пальто лежите? – Орлов возмущённо бросил взгляд на чёрный рукав, свисающих с подоконника. – Я его вешал, чтобы оно после дождя высохло.

– Да, на вашем, – спокойно ответила Виктория, переворачивая лист [разговаривая, она читала одновременно]. – Увы, я не рискнула фамильярничать и просить у вас одеяла.

– Скромница какая, одеяла попросить не захотела, а молча на пальто...

– Если жалко, могу отдать, – голос её был невозмутим, железен и полон уверенности. – Только Мишу будить придётся.

– Не жалко, я хотел для себя о вас несколько вопросов…

– Это допрос, товарищ чекист? – Виктория подняла одну бровь, подозрительно бросила взгляд на Орлова.

– Во-первых, нет, не допрос и, во-вторых, я не чекист. По крайней мере, я ночью не вламываюсь в квартиры.

– Правда, что ли? – ухмыльнулась девушка. – У вас плохая память, Серго, а сегодняшняя ночь исключение? Ха-ха, теперь я вас так и буду называть: чекист Серго. Забавно, это как Дзержинский и Орджоникидзе вместе взятые.

Сергей начал понимать, что девица специально выводит его из себя, просекла откуда-то о вспыльчивом характере, поэтому не стал поддаваться на провокации. На малознакомые фамилии решил просто не реагировать.

– Любите сравнивать всё с вашими любимцами? И откуда это навязчивое желание у студентки актёрского факультета? Может, даже знаете их цвет глаз?

– Знаю, – ничуть не смутившись, по-прежнему отвечала Виктория. – У вас, например, такие же, как у Феликса, а у Миши – светло-карие, как у Кобы…

– Кто такие Феликс и Коба я не буду у вас спрашивать, – перебил её Сергей [дурак, а про цвет глаз, зачем спрашивал, ой дурак]. – Меня интересует другой вопрос, для каких целей вы завербовали моего брата. Вы в курсе, что он несовершеннолетний? Мне не нравится ваша организация, при этом вы настойчиво и успешно скрываете её цели.

– Да вы буквально прижали меня к стенке, – ухмыльнулась Виктория. – И почему такие смелые подозрения?

– То, что вы владеете НЛП, мне ещё месяц назад стало понятно. Такая незаметная, но действенная техника манипуляции используется только агентами или шпионами мирового уровня. Писать двумя руками умеете. О вас я знаю только то, что вы якобы учились в институте культуры на актрису. Возможно, там вас и научили мерить маски.

– Значит, по вашим словам, я британский агент, присланная в эту страну, чтобы посредством переворота развалить её? Мне британский генштаб дал взятку, и я вербую людей и пропагандирую идею революции. Так? Ну, вы меня, конечно, завысили. Прям до Ленинского уровня.

– Всё идет именно к этому. И историю вы, поэтому изучаете, дабы не допустить промахов при повторном перевороте. Что вас может выдать, так это имя.

– А кто сказал, что у меня настоящее имя? Кстати, – Виктория из под самого низа листов и папок достала тёмную книжку с кожаным переплётом и протянула Орлову. – Ежедневник вашего отца. Я не заглядывала, не имею права. Есть ещё несколько документов по поводу завещания, но их я верну вам потом. Николай Тимофеевич мог делать в нём какие-либо заметки по работе, поэтому прошу вас беречь его.