Двадцать и двадцать один. Наивность

– Я даже не сомневался, – ответил он, оглянулся, внимательно всматриваясь в окно. – Меня очень смущает один нюанс. Свет из квартиры может быть виден со двора. Стоит что-то с ним сделать, на всякий случай.

– Возможно, занавесить его чем-нибудь? Одеялом, например, – предложил Урицкий.

Так большевики и поступили. В это самое время в квартиру вошли последние члены ЦК: Григорий Сокольников, Александра Коллонтай и Бубнов. Свердлов оживился – заседание можно было начинать. Слева направо: сидят за столом – Г.Я. Сокольников (спиной), А. Ломов (Г.И. Оппоков, в полупрофиль), М.С. Урицкий, стоит – В.И. Ленин (в гриме), сидят за столом – Я.М. Свердлов, А.М. Коллонтай, И.В. Сталин, Ф.Э. Дзержинский; Заклеены бумагой: Л.Б. Каменев, А.С. Бубнов, Г.Е. Зиновьев, Л.Д. Троцкий. Положив перед собой тетрадку нужной стороной к себе, Свердлов огласил повестку дня.

– Итак... На Румынском фронте состоялась конференция всех оттенков. Выработан список смешанный. Были в ЦК* — Получили одобрение. Спрашивают, как отнесётся к этому наш ЦК: выставлены 4 большевика из 20 кандидатов.

– Никакие блоки недопустимы. Что с литовцами?

– Так, – Свердлов перевернул тетрадный лист. – У литовцев была конференция в Москве, на которой обнаружилось, что от имени партии часто выступают оборонцы. Это совершенно недопустимо для нас. Чтобы противодействовать этому, решено выбрать временный центр, который становится вместе со всей конференцией под знамя большевиков. Этот центр надо утвердить.

– Думаю, что утвердить надо, – согласился Ломов. – Но надо обратить внимание на то, что там присутствовали и оборонческие организации.

– Есть, те, кто против? Временное бюро утверждается.

– Кстати, крайне важная картина, о которой я обязан осведомить, – продолжил докладывать Свердлов уже настороженнее. – Приезжали представители некоторых армий Северного фронта, которые утверждают, что на этом фронте готовится какая-то тёмная история с отходом войск вглубь. Из Минска сообщают, что там готовится новая корниловщина. Минск ввиду характера гарнизона окружён казачьими частями. Идут какие-то переговоры между штабами и Ставкой подозрительного характера. Ведётся агитация среди осетин и отдельных частей войск против большевиков. На фронте же настроение за большевиков, пойдут за ними против Керенского. Никаких документов нет. Они могут быть получены, если захватить штаб, что в Минске вполне возможно технически; при этом местный гарнизон может разоружить всё кольцо войск. Вся артиллерия загнана в Пинские болота. Могут из Минска послать корпус в Петроград... А теперь слово «О текущем моменте» предоставляется товарищу Ленину.

– Я констатирую, товарищи, – начал свой доклад Ленин, – что ещё с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем, это недопустимо, если мы серьёзно ставили лозунг о захвате власти Советами. Поэтому давно уже надо обратить внимание на техническую сторону вопроса, теперь же, по-видимому, время значительно упущено… Абсентеизм и равнодушие масс можно объяснить тем, что массы утомились от слов и резолюций. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти. Аграрное движение также идёт в эту сторону, ибо ясно, что нужны героические силы, чтобы притушить это движение. Лозунг перехода всей земли стал общим лозунгом крестьян. Политическая обстановка таким образом готова. Надо говорить о технической стороне. В этом всё дело. Между тем мы вслед за оборонцами склонны систематическую подготовку восстания считать чем-то вроде политического греха. Ждать до Учредительного Собрания, которое явно будет не с нами, явно бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу…

Товарищ Ломов (Оппоков) берёт слово для информации о позиции Московского областного бюро и МК, а также и о положении в Москве вообще.

– Я также констатирую, – дополнил Урицкий, – Что мы слабы не только в технической части, но и во всех других сторонах нашей работы. Мы выносили массу резолюций. Действий решительных никаких. Петроградский Совет дезорганизован, мало собраний и пр. На какие силы мы опираемся? – Урицкий подозрительно оглянул всех лидеров ЦК. – Сорок тысяч винтовок есть в Петрограде у рабочих, но это не решает дела; это — ничто! Гарнизон после июльских дней не может внушать больших надежд. Но, во всяком случае, если держать курс на восстание, то нужно действительно что-либо делать в этом направлении. Надо решиться на действия определённые!

– Нам известно о положении дел во всей России, – проинформировал Свердлов, одновременно выпивая стакан воды. – Посему принимается резолюция в следующем виде: «ЦК признает, что как международное положение русской революции: восстание во флоте в Германии, как крайнее проявление нарастания во всей Европе всемирной социалистической революции, затем угроза мира империалистов с целью удушения революции в России, — так и военное положение: несомненное решение русской буржуазии и Керенского сдать Питер немцам, — так и приобретение большинства пролетарской партией в Советах, — всё это в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии: выборы в Москве, наконец явное подготовление второй корниловщины: вывод войск из Питера, подвоз к Питеру казаков, окружение Минска казаками и прочее, — всё это ставит на очередь дня вооружённое восстание.

Признавая таким образом, что вооружённое восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы: съезда Советов Северной области, вывода войск из Питера, выступления москвичей и минчан и т.д.

– Кто–нибудь хочет высказать своё мнение? – спросил Ленин.

– Я полностью солидарен с резолюцией, – кивнул Троцкий. – Однако затишье перед бурей это вполне ожидаемое явление, хотя я считаю это прискорбным. Как глава Петроградского Совета, чувствуя народное настроение и народное расположение, могу смело и уверенно заявить о том, что пора переходить к кардинальным действиям, а именно к перевороту и смене Временного правительства.

– Владимир Ильич, однозначно. Обходиться бесполезной демагогией больше нет ни смысла… ни терпения.

– А если случиться также, как и при июльском восстании? – заметил Каменев.

– Лев, мы уже обсуждали это вопрос.

– Я говорил, и буду говорить. Не надо меня перебивать, товарищ Сокольников, у нас свобода мнения. Какова вероятность того, что этот переворот будет удачным?

– Началось, – Александра Коллонтай поправив причёску, медленно и доходчиво начала свои объяснения. – Лев Борисович, в прошлый раз вопрос восстания решало количество и внезапность. По сравнению с июлем нас стало больше и сейчас же ни для кого не секрет, что переворот рано или поздно состоится. Не накручивайте себя понапрасну.

– Следовало бы послушать даму.

– Товарищ Коллонтай, нужно мыслить трезво, – возразил Каменев. – Если Керенский знает о готовящемся восстании, то он непременно вышлет с фронта все свои войска и бросит их на подавления восстания. В первый раз он ограничился предупреждением, сейчас ему нет смысла оставлять нас в живых.

– Если мы промедлим, товарищ Каменев, то на Учредительном собрании вновь изберут резолюцию меньшевиков и эсеров, – не соглашался Свердлов. – И на этот раз Керенский будет полноправной и постоянной властью всея Руси, а не Временным правителем. Вот тогда он точно укрепит оборону так, что мы не только восстать, мы даже пискнуть не успеем.

– Вам раньше времени умереть не терпится?! Сотню поводов найти можно, хоть жгут из одеяла крути и вешайтесь. И смех и грех! Смотрю я на вас – все как на подбор, собрались вершить судьбу революции.

– Я могу расценить ваше высказывание, как полную капитуляцию и ничтожную трусость, – прошипел Дзержинский. – Не иронизируйте насчёт коллектива, сами хороши.

– Ну, развели демагогию, – устало проговорил Коба. – У каждого есть право высказать своё мнение!

– Что я и делаю, товарищ Сталин, – ответил Феликс. – Мне абсолютно плевать, как отзывается лично обо мне, но я не могу проигнорировать такое заявление относительно всего коллектива ЦК!

– Кто за то, – Свердлов окончательно потерял желание случать мнения товарищей, решил наконец покончить с этим вопросом. – Чтобы принять резолюцию, товарищи?

В воздух поднялись десять рук. Все дружно с презрением взглянули на Каменева, который словно статуя, непоколебимый никем и ничем, сидел с боевой осанкой, оставив руки на столе, и на Зиновьева, которого до самого последнего момента раздирали сомнения, и всё же руку он не поднял, а нервно теребил пальцами обручальное кольцо.

– Десять против двух, резолюция о восстании принята большинством, – вынес окончательный вердикт Свердлов и сел на место.