Двадцать и двадцать один. Наивность

– В оппортунизме и контрреволюции… – пискнул Зиновьев. Они с Каменевым сидели на отдельных стульях в качестве подсудимых, опустив головы. Чувствуя, что большинство членов ЦК к ним расположены, мягко говоря, отрицательно, «горе-журналисты» предпочли не выпендриваться, лишний раз не выделяться. Нет, это была тактика только Каменева, Зиновьева сложно было назвать спокойным. Он, казалось, был в шаге от нервного срыва, елозил на стуле – белый как мел. Самым большим страхом в его жизни было, конечно, исключение из партии. В отличии от него, Каменев держал себя в руках.

– Товарищи, – Свердлов, который самолично выдвинул себя истцом, продолжил. – Я считаю, что…

– …Что исключением из ЦК и из партии они слишком легко отделаются! – Негодование Льва также разделал и Феликс Дзержинский. Он загорелся, можно сказать, пылал огнём – но каковы ни были его нерушимые принципы: не заводить ничего на подобии дружбы, многие члены политбюро, в том числе и Коба, невольно стали замечать, что во многих вещах Троцкий и Дзержинский солидарны. Но в отличии от многословного Троцкого, Феликс молча ждал начала заседания. Как говорят: «ничто так не объединяет людей, как страх и ненависть». И те, кого объединил страх, сидели напротив тех, кого объединила ненависть. – То, как поступили данные, пока что «товарищи», характеризует их же по всем статьям как жалких и ничтожных предателей интересов революции! Они занимали не последнее место в партии, на них обоих Владимир Ильич возлагал огромные надежды, доверял им, как самому себе, а эти глупцы и убогие трусы при первой же возможности отступили от него, выдав правительству все наши планы! То, ради чего мы жили, то, что было смыслом нашего существования, ведь жизни иной для нас и быть не может! Либо победа, либо верная смерть, третьего не дано! Сколько лет мы упорно, медленно, но верно приближались к этой заветной и единственной цели, а сколько погибло наших товарищей: в кровавой схватке с правительством и от многочисленных болезней и упадка сил в тюрьмах. Их смерть отныне ничто! Эти жертвы во имя революции напрасны, потому что эти граждане всего одним… одним действием разрушили всё, что мы успели построить, к чему нас готовили! Среди нас есть те, кому Владимир Ильич мог с чистой совестью довериться, а ему достались вы – тупые, необразованные идиоты, которые ничего не воспринимают всерьёз!

– Воспринимаем… – вмешался Зиновьев, но, лишь только поймав на себе яростный подавляющий взгляд Феликса, запнулся и заткнулся.

– А ещё они пытаются оправдаться так неумело и глупо, словно они китайскую вазу разбили, – холодно прошипел Дзержинский, угрожающе нависая над Зиновьевым. – Нюни пускать начнёшь, лично расстреляю на месте! Прямо здесь, в этом зале, слабонервным, если такие имеются, выйти сейчас. Кстати говоря, я считаю, что Владимир Ильич слишком мягко просит обойтись с ними, за дезертирство и предательство положена смертная казнь. Я считаю, что поступок этих лиц равнозначен самому тяжкому преступлению, поэтому без колебания заявляю: исключить Зиновьева и Каменева из ЦК, из партии, а Каменева расстрелять, как контрреволюционера! У меня всё.

В зале воцарилась тишина. Женщины, которые присутствовали на этом заседании, в ужасе от слов Дзержинского закрыли рты ладонями. Даже мужчины боялись, как-либо противоречить Феликсу, лишь тихий гул пробежался по Смольному.

– Даже для Каменева и Зиновьева это слишком жестоко, – как можно тише прошептал Урицкий Сокольникову.

– Мы выслушали товарища Дзержинского, кто-нибудь ещё осмелиться поделиться с нами своим мнением? – спросил у большевиков Свердлов.

– Товарищ Дзержинский несомненно прав, но смерть это уже явный перебор, – Троцкий также поднялся со своего места и как всегда со своей ораторской манерой начал свою речь. – Я знаю, как Льву и Григорию дорога наша партия, знаю, на что они могут пойти ради неё, но такое отношение к коллективу просто непозволительно. Вы выразили своё несогласие по поводу восстания десять дней назад, ну и отлично. Вопрос: зачем же вы у Горького в газете об этом напечатали? Неймется вам? И вы, не посоветовавшись ни с кем из ЦК, сами решили статью напечатать, таким образом, свою обиду и ненависть вылить на народ, чтобы те усомнились в нас? Поэтому нам и перевороту будет намного лучше, если этих штрейкбрехеров мы исключим из партии. Так и проживут остаток жизни как изгои. Это не предложение, а требование!

После такого двойного заявления об исключении Зиновьев совсем раскис, лицо приобрело уже пепельно-серый оттенок, а зрачки расширились до такого, что светлую радужку уже перестало видно. С его стороны послышалось отрывистое сипение.

– Что же вы так на них накинулись, товарищи? – осмелился возразить большевик Милютин. – Они всего лишь статью напечатали, в этом нет ничего криминального. Народ и так уже знал о готовящемся перевороте, в этом ничего особенного. Вы преувеличиваете.

– Преувеличиваю?! – зарычал Лев. – А если народ им поверил, тогда что?

– Не похоже, что поверил, – ответил Троцкому Коба. – Все живут, как жили. Сомнений быть не может, если ещё с сентября люди знали о восстании, а Григорий и Лев просто написали своё мнение. Секретов никаких не было. Это просто эмоции, но нужно мыслить трезво, объективно. Вот, товарищ Зиновьев вчера под моей редакцией напечатал в «Рабочем пути» статью и я его поддерживаю – Владимир Ильич слишком нетерпелив.

– Нас не так поняли… – снова встрял Зиновьев. Каменев толкнул его локтём – сейчас не они вершат свою судьбу.

– Не так поняли? Ха-ха. То есть, заявление типа… – Троцкий вынул из кармана листок газеты со статьёй Каменева и Зиновьева.
– … «Переворот, за который проголосовало большинство на заседании ЦК, считаем неправильным и крайне спешным. Он обречён на поражение…», можно как-то не так понять?

– Но вы же не поняли, – не сдавался Коба. – Товарищи, я прошу вас простить наших друзей товарища Зиновьева и товарища Каменева. Обойдёмся, как говориться «по попе ремнём»: обяжем их подчиниться, но оставим в ЦК.

– Я против! Это недопустимо! – возмутился Троцкий. – Я категорически не согласен со Сталиным. Это наглость, мы их ещё и прощать должны?

– Должны, а вот вашу личную неприязнь оставьте при себе! Товарищеский суд, когда судят, а не обзывают! Нечего горячку пороть! Это относится и к вам… – Коба невольно снизил голос.
– Феликс Эдмундович.

– Я выражаю своё мнение, Коба, а вы выражайте своё, – процедил Дзержинский. – Я согласен с товарищем Троцким. А вот то, что вы заступаетесь за Зиновьева и Каменева – настораживает. Да ещё к тому же осмеливайтесь критиковать в своей газете товарища Ленина.

– Ах, обвинения пошли уже в мою сторону. Тогда я ухожу из редакции «Рабочего пути».

– Чтоу?! – воскликнул Свердлов, удивлённо взглянул на Кобу. – Сейчас не имеете права уходить! Вы же главный редактор газеты, без вас она не сможет выходить в печать.

– Раз теперь обвиняют на меня, я оправдываться не буду.

– Коба, никто вас не обвинял, – ответил Дзержинский. – Вы не поняли меня.

– Вот видите, оказывается можно неправильно понять, товарищ Троцкий, – спокойно ответил Коба. – Товарищ Свердлов, Урицкий, Милютин – все признают ошибку Льва и Григория, но из ЦК, а тем более из партии их гнать не готовы. Яков Михайлович, вынесите вердикт, пожалуйста. Заседание затянулось.

Свердлов поправил пенсне, вдохнул в лёгкие побольше воздуха.

– ЦК неправомочен вывести из партии самих же членов ЦК, но вопрос должен быть решён немедленно. А пока что Каменеву и Зиновьеву воспрещаются подобные заявления. Заседание окончено. Товарищ Новгородцева, – Свердлов, сойдя с трибуны, позвал к себе женщину-большевичку. В толпе уходящих членов ЦК Коба заметил, что Яков передаёт ей какие-то тетрадные листки со словами. – Возьми, Это письма Ильича. Спрячь их получше и никому до времени ни слова. Их надо сохранить во что бы то ни стало, они имеют огромное значение. В архиве ЦК их оставить нельзя, там Каменев может к ним подобраться. Знаю я его!

*2017

– Ну, всё на сегодня, – Виктория собрала все документы, и объявила. – Нам пора!

– Мы возвращаемся в штаб? – спросил Миша, широко зевнув. Нормально выспаться за эту ночь ему так и не удалось.

– Да, ты – в штаб, я домой, а «чекист Серго» сможет и сам добраться. Вы ведь сможете, не так ли? – Виктория метнула мрачный взгляд в сторону Сергея.

– Разумеется, – сквозь зубы ответил он. Попрощавшись с братом, он быстрым шагом пошёл прочь по коридору, через секунду Мише послышалось, как дверь приглушённо захлопнулась. Он вздохнул. Ведь он слышал их диалог, и всё словно навалилось на него. Миша пытался отвлечься от настоящего, читая документы из прошлого, но если в случае Виктории это помогало, то его это лишь заводило в тупик. Оставив квартиру на оформление её под штаб, они всю оставшуюся дорогу не сказали друг другу ни слова.