Дважды разыскиваемые
Шрифт:
Позавчера, например, рассказал о своем детстве, как отец однажды высек его до крови за то, что он ночью, в кладовке, при свете коптилки читал книгу.
– Не мужицкое это дело,- вразумлял отец.- Добывал бы лучше деньги. Без денег-то, как без воздуху. Шагу не шагнешь! Учись брать, что ближе лежит.
Ярцев-младший, после недолгих колебаний, принялся добывать деньги - воровал во дворах белье и продавал на барахолке.
Сорокин был растроган рассказом, подсел к Ярцеву поближе, заглянул в печальные глаза, просто, как другу, сказал:
– Пора тебе, Григорий Кузьмич, остепениться.
–
– Пора.
– Подумаю.
– Подумай, подумай.
Сорокин чувствовал, что эта запоздалая исповедь пришла к Ярцеву не сию минуту, даже не сегодня, не вчера и не позавчера.
Должно быть, многое передумал Ярцев, оставаясь один в камере. Возможно, понял, куда может завести его темная тропа, иначе не согласился бы теперь дать показания.
Впрочем, может быть, он просто-напросто устал? Сорок восемь стукнуло. Время подумать о собственном уголке.
– Вот, пожалуй, все,- оторвался Ярцев от бумаги.- На, парень, читай. Подскажешь; если что не так, я поправлю. Мне не привыкать.
Говорил Ярцев спокойно, с напускным равнодушием. Однако Сорокин уловил в его голосе тоскливые нотки. По-видимому, он завидовал Тимуру.
– Выше голову, Григорий Кузьмич. Ты еще сможешь сделать немало хорошего.
– Не знаю… Наверно, уже ничего такого не сделаю. Вот слова твои не забуду… Слышь, парень, бери с него пример, - обратился Ярцев к Тимуру.- Умеет он нашего брата расшевелить. Это не каждому удается. Вероятно, когда-нибудь я все-таки стану человеком. Если это случится, то непременно приду к вам. Не прогоните?
Он обращался сразу к двоим-к Сорокину и к Тимуру. Тимур зарделся, польщенный таким доверием. Сорокин почувствовал комок в горле.
– Не прогоним, Григорий Кузьмич, не тревожься. Еще гляди - друзьями станем,-сказал Сорокин.
– Обязательно,- поддержал Тимур.
Его лицо вспыхнуло. Ярцев увидел это, улыбнулся грустно:
– Чумовые вы здесь, в милиции. В карманах «дур» носите… Это пистолеты по-нашему так называются,- счел нужным Ярцев «просветить» Тимура.- Ну а по характеру - вроде сестры милосердия. Ей-богу. Не доходит до меня это.
– Ты плохо знаешь себя, Григорий Кузьмич,- сказал Сорокин.
– Может быть.
Через четверть часа милиционер увел Ярцева.
3.
Тимур с трудом сдерживал радость. Кому из курсантов выпадет в первый же день такое счастье! Раскрылся преступник! Выложил все начистоту. Во всяком случае, ничего не скрыл, как определил Сорокин.
«Ребята лопнут от зависти, когда узнают, как я начал практику,- подумал Тимур.- Главное, с кем начал? С самим Сорокиным, лучшим оперативником города. Интересно, смог бы Андрей написать стихи обо всем этом или не смог? Наверно, не смог бы. Помешался на любовной лирике…»
Сорокин спросил:
– Ты обедал?
– Нет.
– Присаживайся к столу. У меня кое-что есть. Домашнее.
– Что вы, Николай Аркадьевич,- покраснел Тимур.- Я схожу в буфет. Тут недалеко.
– В буфет сходим завтра. Сегодня будем пировать здесь.- Сорокин положил на стол сверток, заботливо приготовленный матерью, потянул за руку Тимура.- Не обижаешься, что я тебя на «ты»?
– Что вы, Николай Аркадьевич!
–
Вот и отлично.Принялись за содержимое свертка. Тимур взял нерешительно ломтик жареной рыбы и вареную картофелину. Сорокин приободрил:
– Смелее! Считай, что мы в столовой и время у нас лимитировано. Надо уничтожить все быстро и без следов.
Сорокин ел деловито, с аппетитом, хотя и без особого смакования. Он, кажется, не замечал, что отправлял в рот. Мысли его были заняты совсем другим - судьбой Бойко.
«Что все-таки произошло? Почему Каримов перепоручил дело о «таксистах»? Работа у Бойко будто шла хорошо…»
Взгляд Сорокина остановился на кресле, в котором несколько минут назад сидел Бойко. Он сдавал дело. Присутствие Тимура, должно быть, немного смущало его, однако он не подавал вида: держался так, словно ничего особенного не случилось. На вопросы отвечал односложно.
– Ты все возможности использовал?
– Да.
– Кого подозреваешь в грабежах?
– Никого.
– Ты как-то говорил, что напал на след.
Бойко пожал плечами, подошел к графину с водой, неторопливо наполнил стакан и выпил залпом.
– Ничего я тебе не говорил, фантазируешь… Я пошел.
– Подожди.
Бойко послушно остановился у двери.
– Ну?
У Сорокина сжалось сердце. Таким отрешенным он еще не видел капитана.
– У тебя несчастье?
– Нет.
– Боишься сказать правду?
– Правду?- медленно повторил Бойко. На его калмыцких скулах заходили тугие желваки. На подбородке четко обозначился глубокий разрез.- Давай-ка без этого… Занимайся лучше делом. Только смотри, как бы тебе не перебежал дорогу черный кот.
– Ты слушаешь радио?- вдруг спросил Сорокин.
Бойко пожал плечами, усмехнулся криво:
– Что тебя тревожит?
– Вчера в космосе был первый человек. Ты можешь измерить глубину этого подвига или не можешь? Пожалуйста, не маши руками, вдумайся в то, что произошло. Тебе сейчас это необходимо, как воздух. Может быть, скорее поймешь, что значит правда. Теперь о ней говорят на всех языках планеты.
– Это другой вопрос,- несмело возразил Бойко.
– Ты коммунист, Гриша. Я не собираюсь давать тебе уроки политграмоты, взвесь все, пока не поздно, прошу тебя, иначе можешь совершить неверный шаг!
Бойко вздрогнул, шагнул к Сорокину, по-видимому, хотел что-то сказать, однако передумал, резко повернулся, с силой толкнул дверь и выскочил из кабинета.
Зазвонил телефон.
Сорокин остановил на нем недоумевающий взгляд, не в силах сразу избавиться от воспоминания,потом неторопливо потянулся к трубке, сказал в нее, споткнувшись на первой букве:
– С-слушаю.
– Ник, это ты? Здравствуй!
Звонила Клара Боброва.
Вчера они повздорили, причем довольно основательно. Сорокин не рассчитывал на такое простое возобновление «дипломатических отношений». Видимо, ссора не очень-то задела девушку, в противном случае она бы не решилась заговорить первой. Примирение явно обрадовало Сорокина.
– Здравствуй, Клара! Ты откуда звонишь?
– Из дома, Ник. Ты что делаешь?
– Работаю.
– Один?
– Нет… Со своим заместителем,- покосился Сорокин на Тимура.