Две повести. Терунешь. Аска Мариам

И она пустила круглый плетеный поводъ своего мула. Онъ затопоталъ тонкими ножками по красной пыльной тропинк, и коричневая красавица исчезла въ пурпур пыли, озаренной яркимъ солнцемъ, на золотистомъ фон соломы полей и яркихъ лучей, а я остался рядомъ съ Абаррой, вдали отъ шумнаго Габайи и своего мула.

— Сосватаю. Клянусь святымъ Георгисомъ сосватою Iоханнеса-москова съ Терунешь. Что дашь за свадьбу? Хочешь — пятьдесятъ талеровъ баламбарасу Машиш и сабельный клинокъ ему же, а мн десять талеровъ и маленькiй ножикъ съ двумя лезвiями. Идетъ, что ли? Ой, недорого. Потому недорого, что московъ- христiанинъ и другъ Габеша… А Терунешь славная двушка. Я ее давно знаю. Она уметъ готовить тэчь, хорошо шьетъ. Она еще не была замужемъ. Ой, московъ, не прогадаешь!..

Я не отвчалъ словоохотливому Ато, расточавшему похвалы моей нареченной: мн было не до того.

Смуглое личико Терунешь, съ миндалевидными глазами и темными рсницами, заслонило блдный образъ Ани, съ ея простенькими глазками, и я забылъ ея сверную, холодную улыбку подъ жгучимъ небомъ Африки.

V

Не прошло и недли, какъ я быль уже женатъ на Терунешь. Это случилось очень просто. На другой же день посл встрчи, ко мн въ лавку зашелъ Абарра вмст съ Машишой. Машиша залюбовался маленькимъ перламутровымъ ножичкомъ со многими лезвiями и, какъ и вс абиссинцы, сталъ прицниваться къ нему.

— Подари его баламбарасу, — шепнулъ мн

на ухо Абарра.

Я послдовалъ его совту, и мой ножичекъ исчезъ въ рукав Машиши.

— Вотъ что Машиша, — сказалъ Абарра полушопотомъ своему прiятелю: — твоя дочь Терунешь приглянулась гета москову, онъ хочетъ на ней жениться.

Машиша принялъ гордое и надменное выраженiе.

— Если гета московъ дастъ мн всю свою лавку, двсти талеровъ и пять хорошихъ муловъ — я и тогда не отдамъ свою Терунешь за али. Къ тому же онъ нагадiй (купецъ), а дочери солдата неудобно быть замужемъ за купцомъ.

И онъ гордо, словно римскiй сенаторъ, задрапировался, въ свою шаму, и, опустивъ красивую голову съ сдыми курчавыми волосами, закрылъ подбородокъ угломъ шамы.

Мое сердце упало. Милая улыбка Терунешь не выходила у меня изъ головы. Посл такого категоричнаго отказа, мн и думать нельзя было о брак. Но Абарра думалъ иначе.

— Полно, гета, — тихо и вкрадчиво заговорилъ онъ: — Iоханнесъ, — не подлая итальянская собака, за которой, дйствительно, зазорно быть замужемъ благородной абиссинк. Iоханнесъ — московъ, братъ тхъ славныхъ москововъ, которые укротили нашихъ лошадей, и другъ ихъ святыхъ хакимовъ (врачей). Московъ христiанинъ и вритъ такъ же, какъ и мы. Онъ чтитъ святого Георгиса, молится въ нашихъ церквахъ, а аббуна Петросъ во время своихъ наздовъ изъ Анкобера не брезгаетъ бесдой съ умнымъ московомъ…

Машиша слушалъ молча и казалось, что-то соображалъ. Абарра же продолжалъ свою трескучую рчь такъ быстро, что я едва поспвалъ слдить за нимъ и понимать его слова.

— Терунешь здсь будетъ хорошо. Iоханнесъ будетъ баловать ее, если ты только не оберешь его до послдней нитки. Iоханнесъ дастъ теб пятьдесятъ талеровъ и хорошiй клинокъ. Онъ женится, чтобы навсегда распроститься съ холодной Московiей и стать совсмъ, какъ мы. Посмотри, еще негусъ отличитъ его, и онъ станеть совсмъ monsieur Ильгъ, [12] первымъ лицомъ посл негуса. Разв худо было у Ильга его жен?

Note12

Monsieur Ильгъ, швейцарецъ, двадцать съ лишнимъ лтъ живущiй въ Абиссинiи — первый министръ Менелика.

— Да, ей жилось хорошо, пока Ильгъ не създилъ къ французамъ, и не привезъ себ блую жену.

— Э, другъ мой, что загадывать! Двушка уже въ годахъ. Ей пятнадцать лтъ. Хуже будетъ, какъ какой-нибудь простой ашкеръ украдетъ ее и обвнчается у аббы. Тогда и денегъ онъ теб не дастъ, и брака ты не расторгнешь!

Это убжденiе, казалось, поколебало ршимость Машиши, и лицо его стало мене угрюмо.

— Надо спросить у самой Терунешь. Хочетъ ли она идти за москова?

— Хорошо, спросимъ. А теперь выпьемъ-ка московскаго чаю, да араки (водки). Посмотри, какъ живетъ Iоханнесъ. Я бы худого для твоей дочери не посовтовалъ.

Горячiй чай, который подавалъ намъ въ жестяныхъ стаканахъ Лифабечу, варенье, леденцы, а главное ромъ и водка склонили Машишу въ мою пользу.

— Я вижу, — сказалъ онъ: — что Московъ хорошiй человкъ, но такъ дешево я не отдамъ за него свою дочь.

Абарра началъ торговаться, какъ торговался онъ изъ-за штуки матерiи, фунта сахара или старой шамы. Машиша сбавлялъ цну за свою Терунешь, но въ это воскресенье они такъ ни на чемъ и не ршили и ушли, покачиваясь и поддерживая другъ друга.

На другой день рано утромъ ко мн пришелъ Абарра и сказалъ, что, если я набавлю два ружья, то Машиша согласенъ отдать за меня дочь.

Посл этого приступили къ свадьб. Явились ко мн гости, «шумъ» квартала, въ которомъ я жилъ, одинъ тысяченачальникъ — кеньазмачъ въ темномъ плащ, какiе-то старики, нсколько ашкеровъ изъ гвардiи царицы Таиту, выпили массу тэча, поли несмтное количество инжиры; мн пришлось, по уговору Абарры, зарзать двухъ барановъ, при чемъ старики чуть не подрались изъ-за шкуръ. Машиша и Абарра напились почти до безчувствiя, и наконецъ, къ закату солнца разошлись, а старуха-мать Терунешь привела ко мн невсту. Къ ея приходу я приготовилъ ей подарки, бусы, шелки, кусокъ атласа и бархата. Она не врила своимъ глазамъ.

— Это ты все мн! — говорила она съ блестящимъ отъ восторга лицомъ: — Мн! Какой ты добрый!.. И она кидалась цловать мои руки. Я насилу заставилъ ее подняться и поцловалъ ея нжныя, какъ шелкъ, щеки и губы. Она опять почернла, видимо конфузясь, и передъ зеркаломъ стала навшивать на себя бусы и ленты. Она не могла сдержать своего восторга; смялась, какъ маленькая двочка, и, какъ ребенокъ, хлопала въ ладоши. Ея радость доставляла мн искреннее удовольствiе. Потомъ, она подошла ко мн, стала на колни и поцловала мои сапоги. Я насилу поднялъ ее, посадилъ подл себя и, какъ умлъ, сталъ объяснять ей, что теперь она моя жена, что она совершенно равна мн, что она будетъ обдать вмст со мной, что она моя помощница, мой другъ, моя жена… Но все это видимо плохо укладывалось въ маленькой курчавой головк, и посл моей рчи она низко поклонилась мн и тихо, тихо, произнесла:

— Гета — я раба твоя!..

— Ну, пусть будетъ такъ! — воскликнулъ я, искренно любуясь молодою женою своею. — Пусть такъ — ты моя раба, а я твой рабъ.

VI

Я былъ влюбленъ въ свою малютку-жену; она тоже очень привязалась ко мн. Когда я по утрамъ сидлъ въ своемъ магазин и бесдовалъ съ покупателями, она въ сосдней комнат отдавала распоряженiя слугамъ, и ее, казалось, тшила возможность заказывать обдъ, кормить куръ, барановъ и муловъ. Она сама здила на габайю, прикрывъ лицо до самыхъ глазъ шелковымъ платкомъ, и, когда она возвращалась, я видлъ только ея весело смющiеся карiе глазки. Она легко спрыгивала съ мула и, скинувъ платокъ, радостная бросалась мн на шею и покрывала меня поцлуями. Потомъ, отойдя отъ меня на шагъ, она испытующе смотрла на меня своими глазами и тихо говорила: «Гета — я тебя ничмъ не обидла, ничмъ не разсердила?» — и покорно цловала мою руку.

Она училась говорить по-русски. А какъ забавно она картавила, — совсмъ, какъ француженка. Я любилъ слушать ее, какъ она твердила слова за стнкой, заучивала цлыя фразы, чтобы порадовать меня. Она жила только мною. Вн меня для нея не было никакихъ интересовъ. Если я скучалъ, и она скучала и робко смотрла на меня, или брала инструменту напоминающiй бандуру, и, перебирая струны, пла псню безъ мотива, безъ словъ. Но стоило мн улыбнуться, и она кидалась ко мн, садилась у моихъ ногъ, опиралась на мои колни и, ласково глядя мн въ лицо и перебирая мои пальцы, пвучимъ голосомъ разсказывала мн, какъ она меня любить.