Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном

Ей был известен день, на который предположительно назначили суд. Она ни на миг не могла выбросить это из головы, и по мере приближения вечера ею овладевала слабость.

Прошло два-три дня; тогда она уже знала, что суд состоялся. Между Лондоном и Шрусбери царило половодье, и новости подолгу задерживались. Она хотела, чтобы половодье длилось вечно. Ужасно было ждать вестей; ужасно было сознавать, что событие свершилось, а она не услышит о нем, пока своевольные реки не пойдут на убыль. Не менее ужасно было понимать, что они все же войдут в берега и тогда в конце концов известие придет.

Она немного рассчитывала на доброту судьи и гораздо более — на удачу или случай. Она умудрилась послать деньги, в которых Пайнвэк нуждался. Он не будет лишен совета юриста, а также энергичной и умелой поддержки.

Наконец-то вести и вправду пришли — все разом: письмо от подруги из Шрусбери, возврат приговоров, присланных судье, а самое важное — сведения о выездных сессиях в Шрусбери — добыть их оказалось проще простого. С большим апломбом, правда, крайне лаконично их сообщило «Утреннее рекламное приложение». Как нетерпеливый читатель романа, который открывает сначала последнюю страницу, она читала, потрясенная, список смертных приговоров.

Двоим дали отсрочку, семеро были повешены. И в этом главном списке была строка: «Льюис Пайнвэк — подлог».

Ей пришлось перечитать эти слова раз шесть, прежде чем до нее дошел их смысл. Абзац выглядел так:

«Приговор, смертная казнь — 7.

Приведен в исполнение 13-го числа, в пятницу, в отношении следующих лиц:

Томас Праймер по прозвищу Утка — грабеж на большой дороге.

Флора Гай — воровство в размере 11 шиллингов 6 пенсов.

Артур Паунден — кража со взломом.

Матильда Маммери — бунт.

Льюис Пайнвэк — подлог, переводный вексель».

Дойдя до этих слов, она перечитала их опять и опять, чувствуя, как внутри у нее все холодеет.

Эту пышнотелую экономку в доме знали как миссис Каруэлл — то была девичья фамилия, которую она вновь стала носить.

За исключением хозяина, никто в доме не знал ее истории. Ее появление здесь было обстряпано очень ловко. Никто не заподозрил, что это было согласовано между нею и старым греховодником в пурпурной мантии с горностаем.

Ее малышке не исполнилось еще семи лет.

Взбежав по лестнице в коридор, Флора Каруэлл схватила девочку в охапку и унесла в спальню, не соображая толком, что делает. Там она присела, посадила дочку рядом с собой, посмотрела в ее удивленное лицо — и в страхе разрыдалась.

Она надеялась, что судья все же спасет Пайнвэка. Полагаю, что он мог бы это сделать. Какое-то время она злилась на него, обнимала и целовала свою озадаченную малышку, которая отвечала ей пристальным взглядом больших круглых глаз.

Эта девчушка только что потеряла своего отца и даже не знала об этом. Ей всегда говорили, что ее папа давно умер.

Флора была женщина грубая, необразованная, пустая и вспыльчивая, не способная сколько-нибудь четко мыслить и даже чувствовать; но в этих слезах была смесь ужаса и самобичевания. Она боялась этого маленького ребенка.

Однако миссис Каруэлл жила не чувствами, а пудингами и говядиной. Она утешила себя глотком пунша. Даже негодуя, она не долго переживала. Будучи существом сугубо плотским, она позволила себе скорбеть о том, чего не вернешь, буквально считанные часы и по-другому не могла, даже если бы захотела.

Судья Харботтл вскоре возвратился в Лондон. За исключением подагры, этот жестокий старый эпикуреец никогда не болел чем-нибудь существенным. Он смеялся и задабривал молодую женщину, глумясь над ее слабыми упреками. Прошло немного времени — и Льюис Пайнвэк больше ее не волновал. Судья же втихую посмеивался насчет совершенно законного устранения зануды, который мало-помалу, возможно, стал бы чем-то вроде тирана.

Вскоре после своего возвращения судья Харботтл, чьи приключения я сейчас подробно излагаю, должен был расследовать преступные дела в Олд-Бейли. По делу о подлоге он обратился с обвинением к суду присяжных, требуя смертного приговора, осуществляя тем самым собственное желание. Он прямо обличал узника, указывая на множество отягчающих обстоятельств и сопровождая свою речь циничными насмешками. Вдруг все затихли в молчании, а красноречивый судья, вместо того чтобы смотреть на присяжных, вперился взглядом в какого-то слушателя, присутствующего в суде.

Среди малозначащих фигур, стоявших в зале, была одна довольно высокая, что несколько ее выделяло. Это был худощавый простолюдин, одетый в поношенное черное платье, с худым смуглым лицом. Он как раз передал судейскому глашатаю какой-то документ и в тот же миг поймал на себе взгляд мистера Харботтла.

Присмотревшись, судья разглядел, к своему изумлению, черты Льюиса Пайнвэка. Тот улыбался присущей ему слабой улыбкой тонких губ, задирая бледный подбородок. Казалось, его совсем не касалось то откровенное внимание, которое он к себе привлек. Скрюченными пальцами он расправлял шейный платок, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, — действие, которое дало судье возможность отчетливо разглядеть синюю припухлую полоску вокруг его шеи, — по-видимому, след от веревки.

Этот человек вместе с немногими другими зрителями стоял на приступке, с которой он мог лучше видеть судей. Он сошел вниз, и судья Харботтл потерял его из виду.

Его светлость, указывая в направлении исчезнувшего человека, обернулся к приставу. При первой попытке говорить судье не хватило воздуха. Он прокашлялся и приказал изумленному служаке арестовать человека, который помешал работе суда.

— Он только что сошел туда — вон туда! Доставьте его ко мне под охраной в течение десяти минут, а не то я сорву мантию с ваших плеч и оштрафую шерифа! — грохотал судья, причем его взгляд метался по залу, следя за приставом.

Юристы, адвокаты, зеваки уставились в том направлении, куда грозил мистер Харботтл своей шишковатой старческой рукой. Они обменялись мнениями. Никто из них не заметил никакого нарушителя. Они спрашивали друг у друга, не сходит ли судья с ума.

Поиски ничего не дали. Его светлость завершил обвинительную речь совершенно беззубо; когда же присяжные удалились, он окинул суд блуждающим, бессмысленным взглядом. Казалось, он бы и ломаного гроша не дал за то, чтобы увидеть узника повешенным.

Глава V Дознаватель Калеб

Судья получил письмо. Если бы он знал, от кого оно, без сомнения, прочел бы немедля. А так он просто пробежал глазами адрес:

Благородному

королевскому судье

Илайджу Харботтлу,

одному из судей Его Величества

при Суде по гражданским делам.

Письмо пролежало забытым до самого дома судьи, где оно и было извлечено в числе других из вместительного кармана пальто.