Джулия
Шрифт:
— Верю. А что было дальше? — спросил журналист, по-прежнему глядя не на него, а на Джулию.
— У покойника стянулись жилы, — продолжал скрипач. — Разве вы не знали, что у покойников стягиваются жилы? Поэтому мертвецы, вместо того чтобы лежать, иной раз садятся.
— И что вы сделали?
— Позвал друга на помощь. Он держал ему ноги, а я толкал в грудь, чтобы повалить. Жилы скрипели, как натянутые струны, казалось, вот-вот лопнут. Я решил, что еще немного, и я его уложу, но тут рука мертвеца дергается и хлоп меня по физиономии. Вот сюда. — Он показал на свой шишковатый нос. — Такой удар был, что у меня
У Лео было довольное лицо, и Джулии оставалось только гадать, отчего: так ли его позабавил рассказ скрипача, или причина была в ней?
Лео оценил услышанное одним словом:
— Чудеса!
— А что я вам говорил? — обрадовался маэстро Босси, сверкая лягушачьими — навыкате — глазами.
— Услышь я эту историю от кого-нибудь другого, я бы усомнился в ее правдивости.
Маэстро Босси облизнул мясистые губы.
— Подождите, это еще не конец.
Джулия разливала кофе по чашечкам из парадного сервиза, успевая обмениваться с журналистом понимающими взглядами. Неожиданно Ровелли подмигнул ей, отчего она снова покраснела.
— Так что же было дальше, синьор Босси?
— Мы решили поскорее положить его в гроб. И что же вы думаете? Покойник умудрился открыть изнутри крышку. Пришлось позвать врача, врач перерезал покойнику жилы, и только после этого удалось окончательно его уложить. Такая вот история, — завершил он свой рассказ, помешивая в чашечке кофе и качая головой.
Джулия понесла матери кофе. В гостиной она задержала взгляд на дедушке, дрожа при мысли, что он вдруг сядет с выпученными глазами, как знакомый синьора Босси. Ничего подобного. Правда, ей показалось, что грудь дедушки вздымается и опускается, как будто он дышит.
— Мама, а может, он не умер? — спросила она шепотом, словно опасалась, что дедушка услышит.
Мать наклонилась над диваном, коснувшись рукой лба усопшего.
— К сожалению, умер. Понимаю, тебе трудно примириться с этим.
— Трудно? Скорее невозможно. Я отказываюсь в это верить. И не удивилась бы, если бы он вдруг поднялся и объявил, что все это шутка. Мне бы не было тогда так стыдно…
— Стыдно? — удивилась мать. — О чем ты?
— Мне жалко дедушку, жалко, что он умер. Но к тому, что я чувствую, не подходят такие слова, как «горе», «скорбь». А ведь я его люблю, я его всегда любила. Я не могу плакать. Не могу думать о смерти, когда мне хочется жить.
Застывшая на лице покойного улыбка как будто стала отчетливее.
— Я рада, что ты так говоришь. Он тоже любил жизнь. — Мать вздохнула. — Что поделаешь, детка, жизнь продолжается. Пойду прилягу хоть на полчасика.
В это время в гостиную вошел маэстро Босси.
— Правильно, синьора Кармен, вам надо поспать. Идите, я сменю вас. Если вы не против, я тихонько что-нибудь сыграю. «Аве Мария» Гуно подойдет?..
— Это единственная молитва, которую он знал, да простит ему Всевышний.
— Тем более.
— Только прошу вас, не очень громко: муж плохо себя чувствует. — Держась за перила, она стала подниматься по лестнице.
Джулия вернулась в кухню. Лео курил, стоя у большого окна, выходящего в сад. Ласковое дыхание рассвета согревало последние звезды.
— Закуришь? — спросил Лео, протягивая ей пачку сигарет.
— Я не курю.
— А ты попробуй. В таких случаях это помогает.
Джулия взяла сигарету и машинально
сунула в рот. Губы ее дрожали. Лео чиркнул зажигалкой, она вдохнула голубоватый дым и, закашлявшись, бросила сигарету в окно. Смех Лео заставил ее покраснеть.Когда Бенни вошел в кухню, чтобы сказать, что отец проснулся и что ему опять стало плохо, Джулия и Лео целовались.
Глава 2
— В кого ты такая уродилась, черт возьми? Глядя на тебя, можно подумать, что ты не де Бласко: де Бласко так себя не ведут, — негодующе сверкая глазами, выговаривал ей Бенни.
Они сидели в саду, на дальней скамейке, за их спинами по стене вились изумительной красоты розы, впереди росли два больших куста японской аукубы, усыпанные в это время года алыми ягодами.
— Мы только поцеловались, — попробовала оправдаться Джулия.
— Только поцеловались! — возмущенно передразнил ее брат. — Отец лежит с сердечным приступом, тело дедушки еще не успело остыть, а она целуется!
— Можно подумать, что если бы я не поцеловалась с Лео, дедушка бы воскрес, а папа поправился.
Джулии хотелось одного — чтобы брат скорее перестал читать ей нотацию, отпустив ее к Лео, с которым она должна была встретиться. Господи, сколько можно нудить одно и то же!
— Стыдись! Изабелла никогда бы не позволила себе ничего подобного, — не унимался Бенни. — Брала бы пример с сестры. Если бы папа знал, чем ты занимаешься в столь скорбное для семьи время, он не перенес бы этого позора. Да, да, не перенес бы! И по твоей милости мы бы потеряли отца.
— Из-за одного поцелуя?
— Для тебя нет ничего святого!
Джулия попыталась остановить брата:
— Послушай, Бенни. Ну поцеловалась… Допустим, я не должна была этого делать. Но ведь папа не знает. И пусть никогда не узнает, во всяком случае от нас с тобой, договорились? — примирительно сказала она.
— На этот раз так уж и быть, — пообещал Бенни. — Я бы с удовольствием тебя отдубасил. Глядишь, пошло бы на пользу. Не бойся, папа ничего не узнает — во всяком случае, пока не выздоровеет. А до этого в доме я хозяин, и я запрещаю тебе видеться с Ровелли. Надеюсь, ты поняла?
— Поняла, поняла, — заверила она брата, поднимаясь со скамейки и мысленно придумывая предлог, чтобы улизнуть из дома.
С синим цветом ее льняного платья красиво сочетались крупные кораллы бус. Джулия была хороша, как никогда, — влюбленная, юная. Она опаздывала на свидание с Лео и поэтому нервничала. После разговора с братом свидание вообще висело на волоске. Гнев Бенни не произвел бы на Джулию никакого впечатления, не окажись под угрозой ее планы: пусть бы зудил, сколько влезет, лишь бы не мешал.
Не зря говорится: «Беда не приходит одна». Сначала похоронили дедушку, потом отца положили в больницу, и ей приходится часами, сменяя то мать, то брата, то сестру, сидеть у его постели и читать вслух Вергилия, причем не дай Бог споткнуться на гекзаметре или исковеркать какое-либо слово: отец с его учительским педантизмом болезненно реагирует на подобное неуважение к великому поэту.
А дома от брата покоя нет. Что он из себя воображает? Застав их с Лео целующимися, Бенни ничего не сказал. Прошло несколько дней, прежде чем он обрушился на нее с упреками, отчитывая, как игуменья провинившуюся послушницу.