Джулия

— Еще бы! Известная журналистка в редакции, а муж дома, на кухне, стряпает ужин к ее приходу.

— А что тут плохого? — удивилась Джулия. — Я работаю больше тебя и при этом не считаю готовку чем-то позорным. Я готовлю, убираю, навожу порядок на твоем столе, что, впрочем, не мешает тебе в статьях поддерживать феминистское движение. В газете одно, дома другое.

Лео положил руки на руль.

— Где твоя благодарность? — Он повернулся к Джулии. — У тебя короткая память. Быстро же ты забыла, что всем, чего достигла, обязана мне. Это я нашел тебе хорошую работу, я научил тебя писать. Я поддерживал тебя, пока ты делала первые шаги. Я открыл тебе путь к успеху. Если бы не я, ты бы до сих пор торчала в душном классе и учила английскому балбесов. За то, что ты объездила весь белый свет, ты должна сказать спасибо не кому-нибудь, а мне, — безжалостно продолжал Лео. — И за то, что у тебя есть дом. И за то, что ты получаешь гонорары, ты тоже должна быть мне благодарна. И за то, что у тебя есть имя.

На лице Джулии появилась ледяная улыбка.

— Сколько в тебе чванства, Лео! Все, что ты нагородил, вся эта ахинея говорит об одном: я пишу лучше тебя.

Она вышла из машины и решительно зашагала прочь.

Лео побагровел.

— Гляди, не лопни от зазнайства, — предостерег он, догоняя Джулию.

Она шла по улице, не обращая на него внимания.

— Не спорю, работу мне нашел ты, — согласилась Джулия. — Только не потому, что ты такой добренький. Тебе нужно было, чтобы я приносила домой деньги, что я и делаю вот уже шесть лет. Шесть лет я помогаю тебе содержать твою первую жену. А ведь это несправедливо! И никакой твоей заслуги в том, что меня знают и ценят, нет, ведь когда ты представил меня старику Рибольди, единственное, что я от него получила, это шлепок по заду.

— Тебе удается все опошлить, — попробовал защищаться Лео.

— Я? Да я рисковала все потерять, отвесив пощечину твоему Рибольди. Если хочешь знать, меня в тот вечер выручил Армандо Дзани. Так что если уж подводить итоги, дорогой и уважаемый господин Ровелли, то лично тебе я ничем не обязана.

Лео не нашелся, что ответить.

— Господи! — взмолился он. — Неужели нельзя спорить так, чтобы не превращать спор в грызню?

— Это ты меня спрашиваешь? — растерялась Джулия. — Но ведь начал, как всегда, ты… — Она хотела было объяснить свою невыдержанность усталостью, но передумала. — Извини, — сказала она. — Поехали.

Джулия не сомневалась, что это была сцена ревности. Причем Лео и не думал ревновать ее к тем двум коллегам, которым она рассказывала про нефтепромышленника, он ревновал ее к славе, завидовал ее успеху.

— Конечно, я ревнивый, — согласился Лео.

— Это естественное чувство.

— Ты находишь?

Сейчас они говорили уже спокойно.

— Я тоже ревнивая, — призналась Джулия.

— Никогда бы не сказал.

— Еще какая ревнивая! Ты не представляешь, что со мной было, когда я замечала следы помады на воротничках твоих рубашек.

— Ты что, думаешь, я тебе изменяю?

— Если бы я так думала, ты бы провел остаток дней в травматологии. Но берегись, Лео. Если узнаю, что ты позволяешь себе любовные связи на стороне, это будет конец.

— Я люблю тебя, Джулия.

Этот противный эгоист знал, как сделать, чтобы его простили.

Кошка спрыгнула с подоконника и теперь, сладко мурлыча, терлась об их ноги.

— Тебе не кажется, что наша киска слишком много ест? — спросила Джулия. — Видишь, какая она толстая.

— Глупенькая! У твоей киски скоро будут котята. Ты что, не знала?

— Конечно, нет. Но где она нашла жениха?

— Исидора скромное существо. Она считает неприличным афишировать свои сердечные дела. Не то что мы.

— Я тоже умею быть скромной, — прошептала Джулия.

Они стояли обнявшись, и ей захотелось, чтобы Лео еще крепче прижал ее к себе и она могла вдыхать запах его кожи, губ, волос. Ее сердце забилось часто-часто, и она отдала себя во власть переполнявшей ее музыке. День, после еще одной ссоры, затмила сказочная ночь любви, и в эту прекрасную ночь Джулия забеременела во второй раз.

Глава 13

Время для Джулии словно остановилось. Никаких командировок, интервью, премьер и презентаций. Никаких бурных ссор с Лео и столь же бурных примирений. Никаких тяжелых сумок из супермаркета, тюков из прачечной, никакой воскресной уборки в их крошечной трехкомнатной мансарде. Тишина и покой, как в безлюдных альпийских лугах.

Джулия почти все время проводила в постели. День незаметно переходил в ночь, ночь — в день. Дитя, которое развивалось в ее чреве, не только принуждало к покою, оторвав от привычных занятий, но и помогало — может быть, впервые в жизни — сосредоточиться на себе, на своем внутреннем мире.

— Если ты хочешь, чтобы этот ребенок родился, избегай всего, что требует от тебя физических или душевных усилий, — наставлял ее гинеколог, который после угрозы выкидыша, случившейся на втором месяце беременности, стал ее главным советчиком. — И будь любезна ежедневно съедать яичницу из двух яиц.

— Я не люблю яичницу, — пыталась возражать Джулия.

— Это не имеет значения. Оставшиеся семь месяцев ты должна практически пролежать в кровати. Вствать можешь только, чтобы сходить в уборную и принять душ. — Гинеколог был категоричен. — Если ты действительно хочешь ребенка, живи сейчас его интересами.

— А почему мне его, собственно, не хотеть?

— Вот именно, почему? Знаешь, когда женщина очень хочет родить ребенка, не разумом хочет, а всем своим существом, она, как правило, его не теряет. Зародыш подает сигналы, заявляя о своем желании жить, и мозг эти сигналы принимает. Мать питает и оберегает зародившуюся в ней жизнь бессознательно, по той причине, что эмбрион и мозг действуют в согласии.

— Отдаваться на волю бессознательного — не в моем характере, но обещаю, мы найдем общий язык, я, во всяком случае, сделаю все, что от меня зависит. — И Джулия легла в постель.

Лео был выше всяких похвал. Он заботился, помогал, развлекал Джулию, а когда уезжал, его заменяла Кармен, оставшаяся с недавних пор одна в доме на улице Тьеполо.

— Я рада, что могу хоть чем-то тебе помочь, — уверяла она дочь. — Теперь, когда Витторио больше нет с нами, наш дом стал совсем пустым, он тяготит меня.

Витторио де Бласко ушел из жизни тихо, никому не доставив хлопот. Кармен старалась отвлекать его от грустных мыслей, но он ей однажды сказал: «Когда умираешь, ни о чем другом думать уже не можешь». Напыщенность, зависимость от условностей, дворянские амбиции и высокомерие — все ушло, и перед смертью учитель латинского языка обрел мудрость и душевный покой.

Кармен осталась одна, и лишь воспоминания далеких лет освещали слабым светом безысходный мрак ее существования.

Однажды Джулия заговорила с ней об Армандо Дзани.

— Ты не хотела бы его повидать? — спросила она мать.

— Ни за что! — с поспешной горячностью, даже с испугом воскликнула Кармен. — Если он иногда вспоминает меня, то молодой красивой женщиной. Я не хочу, чтобы он увидел, какой старой и измученной я стала.

— Измученной — да, но не старой, — возразила Джулия. — Тебе всего пятьдесят, ты еще очень интересная и привлекательная женщина.